Он не был слишком вовлеченным отцом, ограничиваясь наставлениями, что «плакать стыдно», и находил утешение лишь в красоте природы. После войны Ларошфуко-старший получил юридическое образование, однако не завел практику: в детских воспоминаниях Робера отец всегда был типичным сельским дворянином. Больше всего Оливье оживлялся, рассказывая о георгинах, которые разводил в саду.

Консуэло, потерявшая на фронте двух братьев, была куда более прямолинейна. Она велела детям никогда не покупать немецкие товары и не позволяла дочерям изучать этот «грубый» язык. Даже общественная работа Консуэло постоянно напоминала ей о прошлом: возглавляя местное отделение Красного Креста, она посвящала почти все свое время помощи семьям, чьи жизни перевернула война [7] .

Семья Ларошфуко не была исключением: Великая война изуродовала прошлое большинства французов, и мало кто мог отделаться от этих воспоминаний. Сама французская армия была настолько деморализована, что бездействовала перед лицом растущей мощи Гитлера. В 1936 г. армия фюрера вновь оккупировала Рейнскую область [8] , нарушив договоры, заключенные по итогам Первой мировой, – без боя, не встретив ни малейшего сопротивления. Между тем Франция располагала сотней дивизий, а ослабленная армия Третьего рейха смогла выставить на Рейне только три батальона. Позднее генерал Альфред Йодль, начальник оперативного штаба германских вооруженных сил, вспоминал: «Учитывая наше положение, французские силы прикрытия могли разнести нас в пух и прах». Однако, несмотря на подавляющее превосходство в численности, французы так ничего и не предприняли, позволив Германии вернуть контроль над Рейном. С того дня Гитлер больше не считался с Францией.

Военная мощь Германии росла: новая война казалась неизбежной, но французы гнали от себя саму мысль о ней, еще не оправившись от пережитого в прежней бойне. В 1938 г. французские парламентарии подавляющим большинством (537 против 75) проголосовали за Мюнхенское соглашение, по которому Гитлеру отходила часть Чехословакии. В то же время писатель Жан Жионо, ветеран Первой мировой войны, утверждал, что война бессмысленна, призывая солдат дезертировать, если она вдруг начнется. «Нет никакой доблести в том, чтобы быть французом, – писал Жионо. – Есть лишь одна доблесть: остаться в живых». Леон Эмери, учитель начальной школы, опубликовал в газете колонку, ставшую в конце 1930-х гг. своеобразным девизом для многих: «Лучше рабство, чем война».

Этот отчаянный пацифизм царил в умах многих европейцев и после начала новой войны. Осенью 1939 г., после того как Великобритания и Франция объявили войну Германии, американский журналист Уильям Ширер проехал на поезде вдоль участка франко-германской границы протяженностью около 160 км: «Ребята из поездной бригады говорят, что на этом фронте не было сделано ни одного выстрела… Войска… занимались своими делами [строительством укреплений] на виду и в пределах досягаемости друг друга… Немцы подвозили по железной дороге оружие и боеприпасы, но французы их не трогали. Странная война».

Поэтому в мае 1940 г., когда в небе с воем пронеслись немецкие самолеты, многие французы увидели не просто новый способ ведения войны – крылья пикирующих «юнкерсов» оживили для них кошмары последних 20 лет. Именно поэтому детям Ларошфуко потребовалось целых четыре дня, чтобы добраться до бабушки: страшные воспоминания лишь усиливали панику населения из-за гитлеровского блицкрига. «Нам еще повезло, что мы приехали так быстро», – вспоминала позже Йолен, младшая сестра Робера.

Поместье бабушки Майе возвышалось над городком Шатонёф-сюр-Шер. Этот трехкрылый замок с обширными владениями был жемчужиной и центром притяжения всей округи. Потрясающий, почти нереально величественный шестиэтажный особняк насчитывал шесть десятков комнат, включая чуть ли не 30 спален, три салона и картинную галерею. Дети Ларошфуко, привыкшие к роскоши, обожали сюда приезжать. Однако в этот весенний день радость встречи довольно быстро сменилась всепоглощающей усталостью. Утомительное путешествие вымотало и детей, и ожидавшую их бабушку. Хуже того, радио то и дело сообщало об очередных военных успехах немцев, заставляя всех снова и снова тревожиться.

В ту же ночь 2-я танковая дивизия вермахта достигла Аббевиля в устье Соммы, на побережье Ла-Манша. Лучшие части союзников, все еще находившиеся в Бельгии, оказались в ловушке. В голосах радиодикторов зазвучали панические нотки. У нацистов появился опорный пункт в глубине страны: за все четыре года Великой войны немецкой армии не удалось продвинуться так далеко. Теперь она затратила на это всего 10 дней.

Через несколько дней Консуэло воссоединилась с семьей. Она рассказала детям, как едва не погибла. Ее машина, предоставленная Красным Крестом, попала под немецкую бомбежку. Ее самой в машине не было, но это подстегнуло ее отъезд. Консуэло раздобыла у местного чиновника другой автомобиль и погрузила в него фамильные ценности: она была уверена, что немецкие бомбардировки продолжатся и поместье Вильнёв вновь будет разрушено.

Пострадали и помещения, где она работала. «Вот и все. Окон больше нет, от дверей одни воспоминания, – писала Консуэло в дневнике 18 мая, сидя за столом в местном отделении Красного Креста. – Две бомбежки в течение дня. Вокзал почти не работает. Придется отложить [этот дневник] до лучших времен».

Но и после воссоединения с детьми «лучшие времена» не настали. Радио в замке не умолкало, и вести были безрадостными. 3 июня три сотни немецких самолетов разбомбили заводы «Ситроен» и «Рено» на юго-западной окраине Парижа: погибло 254 человека, 195 из них – мирные жители. Парижане толпами покидали город, по улицам богатейших кварталов Парижа бродили мычащие коровы. С забитых до отказа вокзалов поезда отправлялись в никуда – лишь бы уехать. 10 июня правительство эвакуировалось на юг Франции, куда уже устремилось и все остальное население, а Париж был объявлен открытым городом – французские военные не собирались его защищать. Нацисты вошли в город в полдень 14 июня.

В тот день Робер и вся семья сгрудились у радиоприемника в салоне бабушкиного замка. С побелевшими лицами они выслушали сообщение: Париж покинули около 2 млн человек. Столица обезлюдела и притихла. А потом хлынул поток новостей: нацисты прорвались через западные кварталы и движутся вдоль Елисейских Полей; колонны танков, бронемашин и моторизованных пехотных соединений беспрепятственно идут по Парижу… Лишь немногие французы наблюдали за этим движением с бульваров или через витрины лавок, еще не заколоченных. Затем на Эйфелевой башне взвился флаг со свастикой.