Признаться, я был несколько удивлен. Даже сказал бы — я худею дорогие товарищи. В научном музее крупнейшего заповедника стояли скелетики нескольких птиц — эндемиков, лежал грустный каспийский тюлень, траченный мышами, да висела над дверью плешивая, жалкая морда подсвинка. Ещё стояло на шкафу встревоженное чучело совки — якобы, помогает от мышей (видимо, не очень), в углу скрипучий старый диван и окопная печка.

На этом осмотр закончился. Больше смотреть было нечего, ну, разве лишь гнездо деревенской ласточки, свитое над окном в коридоре, на давно пережженных электрических пробках.

Мы сели на колченогих табуретках за древний стол и открыли коньяк.

Саид выставил копченую утку и вездесущие помидоры.

— Нету таксидермиста, — сказал научный сотрудник Махаметдинов, после первого возлияния. — Специалист по чучелам к нам не едет: нету, понимаешь, условий.

— А кинофотоматериал? — поинтересовался Стас.

— Это пожалуйста!

Кино-фото нам дали. Показали несколько снимков заката в заповеднике. Такого заката, что нигде не увидишь. А затем пояснили, что этим материал и исчерпан. Личный фотоаппарат сломался, а казенного нет. На балансе, правда, числится какая-то техника, но сами понимаете её состояние.

— Почему рыбхоз внутри заповедника? — задал нам риторический вопрос Сейфуллах, после окончания первой бутылки. — почему нутриевый комбинат внутри заповедника? — потом, стоя с рукой, направленной в потолок, как Циолковский, он цитировал нам «Закон о заповедниках СССР»:

— «Территория навечно изымается из хозяйственного пользования», — и показал вдруг за окно — Слушайте! Слышите? Бьют дуплетами! Сукины дети, шайтаны! Там, в камышах, на лодках с моторами сидят вольнонаемники Центросоюза. Их направляет туда комбинат — ловить нутрий на шкурки, и против комбината нет никакого закона. «Навечно изымается» — где же? — обличал научный сотрудник. — Каждое утро в море, под берегом, десятки колхозных баркасов и шаланд! А в шестьдесят восьмом их было столько, что все лебеди и фламинго, вытесненные лодками с большого залива, погибли! Вы представляете? И весь этот организованный бардак — грабеж моря, невиданный по размаху, он за давностью лет, стал уже практически законным.

Мы со Стасом виновато переглянулись — выходит мы стали соучастниками грабежа. На душе было неприятно. Коньяк допивать не стали, откланялись, сославшись на спешку.

— Пойдем в чайхану, — предложил Стас, — посидим до отъезда.

Я согласился, и мы двинулись на вокзал. Вокзальная чайхана закрывалась последней в городе, потому что на вокзале вечером всегда было многолюдно. Весь праздношатающийся по городу люд подтягивался туда, чтобы проводить поезд до Баку и уже после этого со спокойной душой и выполненным долгом отправиться спать.

Чайхана была переполнена, мы с трудом отыскали два свободных места. Сразу же подлетел подавальщик с маленьким чайником и двумя стаканчиками. Треснувший чайник был бережливо стянут проволокой.

Стас наполнил стаканы чаем. Отпил и украдкой протянул мне чекушку коньяка, огляделся.

— Интересно, — сказал он, — у этих людей забот-хлопот нету что ли, чего они здесь торчат в такое позднее время?

— Ну, ты же тоже торчишь здесь, — заметил я, от души хлебнув коньяк, — а чем они хуже тебя…

— Я только неделю с армейки откинулся, — резонно возразил Стас, — я — другое дело, не будь тебя уже бы дрых давно дома.

Из-за близости моря на вокзале было довольно свежо, порывами налетал ветер, унося запах мазута, идущего от железнодорожных путей.

Столики были вынесены прямо на улицу — в это время года в помещении сидеть невозможно из-за близости огромного, горячего самовара, тускло отсвечивающего медными боками. Чайханщик, лупил полотенцем по трубе для лучшей тяги. Не знаю, как это могло помочь, но ему виднее.

Поезд из Астары, конечной точки маршрута, прибывал в Ленкорань в одиннадцать вечера. Завтра рано утром уже буду в Баку.

Мы допили коньяк. Я поинтересовался у Стаса, как у него дела с Аллой и услышал грустную историю, что девушка с матерью, через неделю уезжают на весь остаток лета в Рязань, к родственникам и появится только в начале сентября. Я посочувствовал, но заметил, что опять же, еще неделя есть и за нее можно многое успеть. При этом скабрезно подмигнул, подразумевая, что имелось в виду под «многим».

Тут и поезд прибыл. Мы со Стасом сердечно распрощались. Дежурных слов про «звони-пиши» говорить не стали, понимая, что скорей всего никогда больше не встретимся.

Я показал билет усатому проводнику (на Азербайджанской «железке», проводниками сплошь мужики) и прошел в свой плацкарт. Купейных мест в составе не было. Да ночь покемарить можно и в плацкарте, тем более вагон полупустой.

Проводник принес постель и чай. Странно, но в Азербайджане даже в поезде подают хороший, ароматный чай, не заправленный содой для экономии заварки.