Он извлек откуда-то огромный бакенный фонарь.

— Пошли!

Ну, пошли, так пошли. Уж не знаю, что он хотел там увидеть.

Дом Миры был в полной темноте — ни огонька.

— Я так и знал, — сказал Стас и пнул калитку. Она безвольно распахнулась, душераздирающе заскрипев петлями. — Пошли!

Он шагнул первым.

— Эй, ты куда?

— Идем, идем.

Мы дошли до дома, он посветил… твою ж мать! Стекла в окнах — выбиты. Толкнул дверь в дом, посветил фонариком — запустение, рухлядь, мусор.

— Здесь не живет никто, — пояснил Стас, — отселили, говорю же, затопление.

Я стоял и как дурак хлопал глазами. Точно же помню… куры кудахтали, собаки лаяли… свет в окнах горел. Куда всё делось?

Я позвал Еву. Раз, другой, третий — молчание в ответ. Не хочет общаться? Ну и соратница мне досталась — ноль внимания, фунт презрения!

А если бы меня сейчас, того, утопили бы в этой луже?

— Кир!

Рыжий котяра нарисовался в тот же миг.

— Да, босс!

— Что сейчас было? Кто такая Мира? Откуда она знает мое имя?

— Не ведаю, шеф! Не по моему ведомству.

— Ага! Значит, что-то все-таки знаешь? Не по твоему, а по чьему?

Кот сконфуженно мявкнул, сел на хвост, по-человечески развел лапками.

— Ну, предположить хотя бы можешь? — не унимался я.

— Предположить могу, — согласился тот.

— Ну давай же уже, не тяни себя за хвост!

— Должно быть, Евины дружки шалят.

— Откуда у неё здесь дружки? С чего ты взял?

— Иначе, она бы вмешалась.

— А может её того, ликвидировали… что-то она не отзывается…

Кот хихикнул укоризненно.

— Нельзя ликвидировать то, что находится в состоянии суперпозиции: одновременно — есть и одновременно — нет.

— Ничего не понимаю.

— И не надо, — легко согласился Кир, — живи босс, как жил. Придет время, что-нибудь, да поймешь. «Воображение важнее знаний». Знаешь, кто это сказал? Эйнштейн, между прочим.

И он растворился в воздухе, как обычно по частям, оставив напоследок зубастую улыбку.

— Эй ты чего?! — Стас пощелкал пальцами у меня перед носом.

— Чего?

— Стоишь в пустоту пялишься, как одеревенел.

— Одеревенеешь тут… пошли Стас, домой.

Дома мы выпили по кружке домашнего айвового вина, вяло о чем-то поговорили и отправились спать. Завтра на рыбалку — рано вставать.

Проснулся я на удивление легко. Только-только стало светать, но хозяева уже встали и ходили по дому туда-сюда, громко переговариваясь и топая ногами, как слоны в прериях. В стареньком приемнике играл дивный иранский джаз, наводя на хорошие мысли.

Споро позавтракали остатками вчерашнего пира, запив их квасом из холодильника. За воротами просигналил председательский «газик», и мы отправились на рыбалку.

Вдоль дороги тянулись чинары, кипарисы, чайные поля. Красота!

Сразу надо сказать: непосредственно в рыбной ловле моё участие не предполагалось. Она осуществлялась промышленным способом. Мы тут были, как бы на экскурсии, с последующим вкушением её плодов.

Сели в баркас и отчалили. Пейзаж сдвинулся с мертвой точки и медленно поплыл вдоль борта.

Ветра практически не было.

Негромко тарахтел мотор, толкая нашу старую посудину по ровной до самого горизонта серо-зеленой воде, упиравшейся в розовеющее небо.

Рыбаки негромко переговаривались между собой по-азербайджански, вода шуршала под днищем, орали чайки чуя поживу. Мы со Стасом удобно развалились на пропавших рыбой сетях. Берег убегал все дальше, а с ним рыбацкий поселок и одинокая пограничная вышка.

Солнце выскочило из моря, как поплавок, и вишневым диском повисло над горизонтом, сделав край моря багровым.

Шли мы так часа два. День между тем, разгорался, стало жарить уже вовсю. Раздевшись, мы со Стасом остались в плавках. Рыбаки поглядывали на нас с усмешкой — штафирки сухопутные, пассажиры, что с них взять. Время от времени кто-нибудь из них вставал и мерил глубину шестом в местах особенно мелких.

Кефаль в Ленкорани ловят с лодок, как и сотни лет назад. Проверенные веками приемы, прекрасно подходят к местным условиям.

Море тут мелкое. Такое мелкое, что и в добром десятке километров от берега можно стоять в воде не рискуя утонуть — глубина меньше двух метров.