— Ты будешь мне помогать. Мы будем делать это вместе.

Она тяжело дышит.

— Прямо сейчас?

— Скоро. Сначала я хочу тебе кое-что показать.

Я веду ее в соседнюю комнату, где хранится полдюжины скульптур, которые я так и не закончил. Те, которые я так и не смог довести до ума.

Я думаю о них как о прерванных зародышах. Они не могут вырасти так, как должны. Брошенные своим создателем, потому что они умерли в утробе матери.

— Они уродливы для меня, но я не могу их отпустить, потому что знаю, во что они должны были превратиться.

Мара медленно ходит среди них, осматривая каждую. Мне больно, что она их видит, но я должен знать, видит ли она их так же, как я, - разрушенными и не подлежащими исправлению.

Она молчит, рассматривая каждый предмет со всех сторон, не торопясь. Ее брови сходятся в хмуром выражении, и она пожевывает край опухшей нижней губы.

Мара всегда кусает себя. От этого мне тоже хочется ее укусить.

— Это те, которые ты не смог закончить, — говорит она наконец.

— Верно.

Она не спрашивает, почему. Она чувствует недостатки каждого из них. Для случайного человека они могут выглядеть так же хорошо, как и те работы, которые я с гордостью демонстрировал. Но для проницательного глаза они мертвы, как окаменелость. Хуже, потому что они никогда не жили.

Она останавливается у последней скульптуры. Это была моя самая дорогая неудача - я работал над куском метеорита, выкопанного в Танзании. Когда я начал работу, он весил две тонны. Мне пришлось изготовить специальный цоколь, чтобы удержать ее.

— Этот можно спасти, — говорит Мара.

Я качаю головой. — Я пытался, поверь мне. Один только материал обошелся мне в чертово состояние.

Она проводит рукой по позвоночнику, заставляя меня вздрогнуть, как будто гладит мою собственную кожу.

— Ты делал фигуру, — говорит она.

Боже, как она проницательна.

— Да. Я подумывал отойти от абстракции. Но я не Роден, однозначно.

— Ты мог бы им стать, — говорит Мара, глядя на меня, ее рука все еще лежит на метеорите. — Ты мог бы быть тем, кем хочешь быть. Это верно не для всех. Но я думаю, что для тебя это так.

Я сжимаю челюсть, внутри меня бурлит негодование.

— Ты слишком веришь в людей.

Я покидаю ее, направляясь обратно в главный зал. Там меня ждет стол и все мои инструменты.

Доверчивая, как ягненок, Мара следует за мной.

Она видит стол под светом хирургического прожектора. Она видит инструменты, разложенные рядом с ним: стамески, киянки, молотки, ножи. И она видит голое пространство, где должно находиться сырье.

Я поворачиваюсь к ней лицом, гадая, сколько времени ей понадобится, чтобы понять.

Мара медленно пересекает пространство, не глядя на стол. Только на меня.

— Я действительно не верю, — говорит она. — У меня нет никакой веры. Я рано узнала, что в некоторых людях нет доброты. Нет милосердия. Они сломлены, извращены и жестоки, и не могут чувствовать ничего, кроме злобы. Моя мать такая. Она - скорпион, который ужалит вас, даже если вы будете нести ее на спине. Даже если бы это означало, что вы оба умрете. Она просто не может сдержаться.

Я стою прямо у инструментов. Мои пальцы в дюйме от ножа.

— Я умею видеть, Коул. Я увидела, кем она была в раннем возрасте. И я вижу, кто ты.

Мара делает шаг прямо в яркий луч света. Каждая деталь ее лица освещена: каждая веснушка, каждый отблеск серебра и ниточка черноты в широко раскрытых глазах.

— Я знаю, что меня забрал Аластор Шоу. Он бросил меня в лесу, чтобы ты нашел.

Моя рука замирает над клинком.

Откуда она это знает?

— Он хотел, чтобы ты убил меня, но ты этого не сделал. Ты не убил меня ни в ту ночь, ни в последующие. И не потому, что ты не убивал раньше. А потому, что ты не хочешь этого делать. Ты не хочешь причинять мне боль.

Мои пальцы дергаются, кончики касаются рукоятки ножа.

— Ты присматривал за мной. Защищал меня. Помогал мне. Ты мог говорить себе, что это для твоего собственного удовольствия, по твоим собственным поганым причинам. Но ты заботишься обо мне, Коул, я знаю. Я видела это. Может, ты не хочешь заботиться. Может быть, ты хотел бы убить меня прямо сейчас, чтобы остановить это. Но я не верю, что ты это сделаешь. Слишком многое произошло между нами. Ты слишком сильно изменился.

Медленно она опускает рукава платья вниз. Обнажая хрупкие плечи и маленькую, круглую грудь. Она спускает платье до самых ног и выходит из него. Она обнажена, ее тело блестит под светом, серебряные кольца сверкают в сосках.

Дикий сад проходит по ее правому боку, заканчиваясь у бедра. Она носит его с гордостью - мой знак на ее коже.

А я ношу ее: белую змею и черную. Я думал, что змеи - это она и я, добро и зло, сошедшиеся в битве. Теперь я думаю, не хотела ли она, чтобы они обе были мной...

Она делает еще один шаг ко мне. Обнаженная и не знающая страха.

Я никогда не привыкну к виду ее тела. К его упругости, к дикой энергии, которая в нем бурлит. Как только я прикоснусь к ней, эта энергия вольется в меня. Засунуть в нее член - все равно что пристегнуть к электрическому стулу.