Она пронзена ножами, стрелами, пулями, досками... камень проломил ей половину черепа. Ее бледная плоть напряжена против кожаных ремней, гладких, как алебастровый камень.

Но выражение лица у нее восторженное. Блаженное. Даже благодарное.

Название картины гласит: «Милосердие людей».

Картина написана в натуральную величину. Она висит так, будто вы можете шагнуть прямо через холст и занять ее место в раме.

Новый критик « Siren» указывает на лицо художницы.

Идеальный портрет.

Мой портрет.

— Кто это, черт возьми, такая? — говорит она.

17

Коул

Моя ярость по прибытии в дом Мары и обнаружении, что она уже ушла, уступает лишь отвращению к самому себе за то, что я этого не предвидел.

Я рассчитывал, что она поймет, насколько выгодно будет приехать вместе. Камеры вспыхивают, когда мы выходим из лимузина, каждый из нас источает гламур, богатство и кэш, которые я так тщательно собирал для этого момента.

Вместо этого эта упрямая маленькая идиотка убежала пешком.

Ненавижу, когда она ходит пешком.

Как бы я ни старался скрыть свое наставничество над Марой, это лишь вопрос времени, пока Аластор не увидит нас вместе. Когда он это сделает, скрыть, кто она такая, будет невозможно. Он узнает ее. И впервые в жизни... Я не знаю, что с этим делать.

Я не хочу, чтобы Аластор приближался к Маре.

Я не хочу, чтобы он знал, что она жива.

И все же единственный способ скрыть ее от него - это никогда не общаться с ней самому или только самыми обыденными способами.

Я хочу, чтобы она была со мной постоянно.

Я хочу делать с ней каждую гребаную вещь, которую хочу делать.

Конфликт между этой потребностью и ее неизбежными последствиями приводит меня в ярость.

Я хочу, чтобы она всегда была под моим взглядом. Всегда под моим контролем. Я хочу, чтобы камеры были в ее комнате, на ее гребаном теле. Этого недостаточно, наблюдать за ней в студии, на работе, из дома за ее спиной...

— ЕЗЖАЙ В ЭТУ ГРЕБАНУЮ ГАЛЕРЕЮ! — кричу я водителю.

Как только мы подъезжаем, я протискиваюсь внутрь без всяких обычных приветствий.

Единственный человек, с которым я здороваюсь - Соня, и то лишь для того, чтобы зыркнуть на нее, — ГДЕ ОНА?

— Мара? — говорит Соня, приподняв бровь.

Она прекрасно знает, что я имею в виду Мару. Она просто хочет заставить меня сказать это.

— Да, — шиплю я. — Мара.

Соня беззвучно указывает ручкой.

Если бы я не был так взбешен, я мог бы просто проследить за концентрацией шума вокруг нее. Мара уже окружена журналистами, критиками и новообретенными друзьями.

Я протискиваюсь сквозь них, хватаю ее за руку и рычу ей в лицо, — Как ты, мать твою, смеешь не ждать меня.

Я чувствую, как на нас смотрят десятки глаз, слышу бешеную внезапную тишину - все изо всех сил стараются подслушать.

Мара осознает все это так же, как и я. Может быть, даже больше.

И все же она смело смотрит мне в лицо.

Потому что она предвидела это. Даже планировала это.

— Я тоже скучала по тебе, милый, — говорит она.

Затем она целует меня в губы.

18

Мара

Сотни глаз окружают нас. Камеры взрываются вспышками ослепительного света. Воздух настолько плотный, что его можно разрезать.

Коул так зол, что все его тело - провод под напряжением, трепещущая электрическая линия.

Наши рты встречаются, и весь этот ток переходит в меня.

Я просыпаюсь от толчка, мой мозг открывается, как портал во вселенную. Я целую его и чувствую вкус его рта. Я чувствую вкус ЕГО.

Не маску, не притворство.

Я чувствую вкус гребаного животного.

Это животное голодно. Он нападает на мой рот. Он кусает мои губы. Он заглатывает меня целиком.

Коул целует меня, как гребаное чудовище, прямо здесь, прямо сейчас, на глазах у всех этих людей.