Поднявшись на седьмой этаж, нажал кнопку дверного звонка – тишина. Видимо, бабушка все-таки обратилась в отшельники и сломала звонок. Тогда я постучал. За дверью послышались шаркающие шаги.

– Давай, заходи уже, а то мне сквозняком шею надует, – пробурачала бабушка, открыв дверь и тут же закутавшись в свой несменный ситцевый халат зелено-фиолетового цвета.

– Как дед? – спросил я, не заметив обеспокоенности на ее лице, скорее, недовольство, как если бы в магазине ей пробили пару товаров без скидки.

Небрежно махнув рукой, будто я спросил какую-то глупость, она пошаркала к холодильнику. На кухонном столе как раз была подготовлена чашка с остывшим чаем. Дверца холодильника открылась, и меня окатило мощным амбре просроченной колбасы и прокисшего творога. Бабушка же, не реагируя на неприятный запах, достала с верхней полки корку хлеба с тонким слоем сливочного масла; этот «бутерброд» явно лежал там не первый день.

– Ба, так как дед? – повторил я.

– Каком к верху, – отчеканила бабушка. – Ирка когда рожает?

– Скоро, – пробубнил я. – Не сегодня, так завтра.

Отвернувшись к плите, бабушка неторопливо разжевывала корку. Ее внимание, похоже, занимали не я и дед, а засохшие пятна жира на кафеле и то, чем их оттереть.

– А я говорила, зря рожаете. Погуляли бы еще. Нехрен так рано чужие жопы подтирать.

– Ну, жопа будет не чужая, – ответил я, закатив глаза. – Ладно, я пойду к деду.

Нормальные родители радуются рождению детей у их собственных детей, но бабушка с дедом считали иначе: «Ты перебесись и нагуляйся, только дураки плодят потомков до тридцати, а лучше вообще не рыпайся до сорока; дети никуда не убегут, а вот с больными суставами потом хрен за жизнью угонишься». Мою первую школьную любовь дед обозвал безмозглой нянькой для карапузов, мол, только рожать и хочет. Полина обиделась, бросила меня через подруг и год распускала слухи, якобы мы семья сектантов. В университете было проще – до моих рижских спутниц острые языки бабушки и деда не дотягивались, да я и сам тогда

не искал серьезных отношений. Их встреча с Ирой планировалась несколько недель: я собирался с духом, готовился спорить, аргументировано и не очень, но, к счастью, Ира им понравилась. Дед признал ее хорошенькой и сообразительной, а бабушка кивнула, но наказала не рожать детей, якобы мы еще не нагулялись как следует. Переломный момент случился на третьем месяце Ириной беременности. Бабушка заметила живот и разразился скандал. Она назвала меня дураком, а дед лишь грустно хмыкнул и заперся в своей комнате. Мы поссорились, и я на полгода исчез из их жизни.

Четыре метра от кухни до дедовой спальни дались тяжело: шаг – влажная от пота кровать, шаг – мертвое, иссохшее тело, следы судорог и спазмов на окоченевшем лице, шаг – скорая, морг, дубовый гроб, похороны, шаг – рюмка водки с ломтем черного хлеба на сорок дней и фотография в рамке, последний шаг – и пустота. За пять шагов воображение обрисовало такую мрачную картину, что ноги налились свинцом, а в уголках глаз проступили слезы. С невероятным усилием воли я заставил себя постучать и зайти. Дед лежал, накрывшись пледом, и это в двадцатипятиградусную жару. Оба протеза висели на стене, а он никогда их не вешал, ведь в любой момент мог захотеть уйти. Если их вешала бабушка, они ссорились и по паре дней друг с другом не разговаривали.

– Сашка? – прошептал дед. – Я ждал тебя.

– Дед! – я рванул к нему и встал на колени рядом с кроватью.

– Рад я тебя видеть, рад… Давно ты не заезжал.

– Почему вы не позвонили раньше? Ты заболел?

– Заболел? – многозначительно спросил дед, вперив взгляд в потолок, словно с минуты на минуту к нему спустится делегация ангелов. – Нет, это куда хуже…

– Что бы это ни было, я помогу. Мы купим лекарства, я приведу врачей. Если надо, отправим тебя к маме во Франкфурт, – дед поморщился, поднял правую руку и показал фигу.

– Да погоди ты фрицам меня сдавать… не для этого тебя позвали.

– Я слушаю, – и придвинулся ближе, чтобы дед не напрягался говорить громче, чем он мог.

– Там… в гостиной. Спрятала и не отдает, гадина. Меня уже вон как разбило…

– Ну? И что там в гостиной? Я принесу.

– Да чекушка. Стаканы под кроватью. Принеси, пожалуйста, а то жить совсем невмоготу.

– Дед, ты охренел?!

Я вскочил с колен, а на лице деда расплылась широченная улыбка, и он расхохотался.

– Неплохо я тебя надул, да?

– Ира со дня на день родит, а ты херней маешься! – обижено выдал я и решил немедленно уезжать. Если не задерживаться, то успею в роддом на часы посещения. – Мне надо ехать, – добавил я и тут же выскочил из спальни, воспользовавшись тем, что дедовы протезы висели на стене, и он не мог за мной погнаться.

– Сашка! – крикнул дед, уже ничуть не хрипя. – Я ж для дела тебя позвал!

На сей раз четыре метра от спальни до кухни, а потом в коридор к входной двери я прошел без задержек. Дернул ручку, но дверь была заперта на ключ.

– Ба, открой, пожалуйста.

– А с дедом не поговоришь? – спросила она, выйдя из кухни и все еще дожевывая ту злосчастную корку с маслом.

– Нет времени, я должен готовиться, между прочим, к рождению твоего правнука.

Бабушка поморщилась при слове правнук, тем самым напомнив мне, почему последние полгода я не приезжал.

– Думаешь, он просто так эту ерунду затеял? Иди и поговори с ним. Никуда твоя Ирка не убежит. И возьми эту чекушку, чтоб ей пусто было. Неделю прятала… – она махнула рукой и вернулась на кухню. – За сервизом! – добавила она.