Нужно сказать, Мазин не испытал никакой радости от этого почетного упоминания. Как человек, привыкший к тому, что служба его далека от публичности, он видел в рекламе только помеху работе, а главное, понимал, что о существовании его первый заместитель никакого понятия не имеет и попал в доклад скорее всего с легкой руки вездесущего Брускова, который не зря-таки носил министерское удостоверение и был вхож в пресс-бюро, а может быть, и сам принимал участие в подготовке материала. Короче, Мазин испытал неловкость, а не радость.

Неловкость еще более увеличилась, когда посыпались полушутливые поздравления, а потом последовал вызов к генералу.

На столе в кабинете лежала та же самая раскрытая газета.

— Поздравляю, Игорь Николаевич, поздравляю, — сказал генерал, поднимаясь из-за стола, что представляло собой действие исключительное. Обычно он одобрял подчиненных сидя и сдержанно, опасаясь панибратства.

Мазин как-то неопределенно пожал плечами. Он знал, что генерал, никогда не служивший в армии, требовал, чтобы на похвалы откликались уставной формулой — «Служу Советскому Союзу!». Но тут случай был иного рода, и Мазин чувствовал себя не столько послужившим отечеству, сколько самозванцем.

— Да ты никак смущен? — улыбнулся генерал понимающе. — Это зря, зря… Если такие люди тебя как пример писателям называют, нужно гордиться. Имеешь право. Доклад, сам понимаешь, ответственный, совещание представительное, уровень соответствующий. Меня, между прочим, запрашивали, есть, мол, мнение твою фамилию назвать. Но я разве мог возразить? Ты же среди наших лучших работников. Так что все законно, как положено. Пусть писатели пишут, а читатели читают. Станешь советским Мегрэ. Как, не возражаешь?

Мазин понимал, что возражать нельзя, и улыбнулся улыбающемуся начальнику.

Коллеги еще немного пошутили, поговорили, и жизнь вошла в колею, а вскоре Мазин получил очередное звание, которое полагалось давно и которое никто несправедливым не посчитал. Так ему тогда показалось, о Денисенко он не подумал…

Зато тот думал и помнил, пока не дождался часа и через годы не дотянулся до Мазина…

В руководящем кресле сидел теперь совсем новый человек, помоложе Мазина и даже еще не генерал, выдвиженец перестройки. И хотя на мундире у него красовалось целых два ромба, призванных подчеркнуть разнообразную образованность, выручала она мало. На милицию вдруг обрушился шквальный огонь и сокрушительных фактов, и сплетнических домыслов, и болезненных уколов прессы, и ошеломленный происходящим новый начальник, спеша и даже в некотором страхе, который он тщательно пытался скрыть от подчиненных, старался приспособиться и удержаться в стремительно развивающихся обстоятельствах.

Особенно смущали его старые работники, которых он подозревал во всех смертных грехах, понимая, однако, что дело держится пока все-таки на них и заменить их трудно, хотя замена была соблазнительна, она давала отсрочку, мол, коллектив создается новый, еще не успели, вот освоим… В отличие от прежнего начальства, которое как огня боялось невыигрышного процента, нынешний как раз напирал на плохие показатели, благо гласность позволяла их не скрывать. И он постоянно подчеркивал, какое наследство получил. Приходится начинать сначала, а чтобы начать, нужно избавиться от балласта, от не умеющих мыслить по-новому, хотя как мыслить по-новому, полковник и сам толком не представлял. Замена кадров казалась ему спасительной палочкой-выручалочкой.

— Присаживайтесь, Игорь Николаевич, — сказал он хмуро.

Хмурым он был всегда. Во-первых, работа заедала, а во-вторых, так ему казалось солиднее, более способствовало ответственности момента.

— Вот. Прочитайте и изложите свое мнение.

За годы работы Мазину такого грязного плевка получать не приходилось. Он даже потерялся немного, читая кляузу и просматривая знакомый отчет о совещании, бойко составленный Брусковым. Соответствующий абзац и его фамилия и тут оказались подчеркнутыми, но на этот раз не красным, а черным фломастером.

Мазин положил бумаги на стол.

— Что скажете?

— Я Чурбанову взяток не давал.

Он понимал, что отвечает не так, как следует, но все еще не пришел в себя.

«Да, одно дело сочувствовать оклеветанному, а совсем другое оказаться в его шкуре».

— Это шутка? — спросил между тем начальник.

— Какие уж тут шутки!

— Вот именно. Хорошо, что вы понимаете серьезность предъявленного вам обвинения.

— Откровенно говоря, не понимаю.

— Оставим эмоции. Что вы скажете по существу?

— По существу этот пасквиль подтверждает, что подонка выгнали правильно.

— Кому подтверждает?

— Мне.

— Значит, вы сомневались в вине Денисенко, когда настаивали на его увольнении?

«Ого! — подумал Мазин. — Такое бы мне ни Дед, ни прежний шеф не сказали».

— Я не сомневался.

— А на каком, собственно, основании? Ведь вы, насколько мне известно, лично Денисенко даже не знали?

Мазин понял, что начальник подготовился к разговору.

— Зато я хорошо знал Брускова, который не мог меня подвести. Я знал Брускова много лет, он даже помогал мне в работе, и вполне полагался на него как на свидетеля безобразного случая, когда с благословения сотрудника милиции собирались избить честного человека.