К обеду новость успели обсудить, сойтись во мнении «чего-то этот Сейм совсем охренел, сами пусть идут как все служить, а мы пойдем планировать массовые забастовки», и собственно начать планировать. К обеду видные люди города (особенно не столь пафосный как Сейм, а потому собирающийся чуть ли не в ежедневном режиме Сенат, второй по важности местный правящий орган), поняв, что запахло жаренным, начали слать в Петербург панического содержания телеграммы. Михаил Николаевич, глава Госсовета, благодаря моему ему вчерашнему телефонному звонку запретил вверенному ему органу на финские телеграммы отвечать. Воздерживался от ответа и отец — ему я конечно же тоже звонил. Молчало Военное министерство, молчал флот, молчали вообще все: Княжество подверглось полной информационной блокаде по официальным каналам. Глухо было и в газетах за пределами Финляндии. По частным каналам, уверен, многие получили от членов Госсовета ответы «ни ухом, ни рылом», но это же ЧАСТНЫЙ канал. Забавно, но газетному вбросу этот источник проиграл — вдруг дорогой столичный друг ныне под негласной опалой, а потому информацией просто не владеет? Все в панику, товарищи!

Словом — у финнов осталась единственная возможность прояснить детали и выстроить планы уже с их учетом. Ну там взятку давать или помогать не желающим воевать в общей армии мужикам наводнить улицы городов с лозунгами и некоторыми погромами? Тезис «понимают только силу» финны чтут свято, и потому ту самую «силу» показать в ответ на попытку отобрать привилегию и попытаются. Нельзя таких прецедентов допускать без последствий — проклятые русские оккупанты же увидят «ага, смирились!» и попытаются закрутить еще парочку гаек.

Возможность, как не трудно догадаться, это собственно я, потому что генерал-губернатору и его местным протеже и подчиненным было велено делать круглые глаза и ссылаться на то, что на крайнем сборе Сейма они присутствовали не полный хронометраж, а потому тоже «ни ухом, ни рылом».

Ну а я пил чай в губернаторском доме (вкусно кормят!), играл на глазах стоящих за оцеплением из гвардейских частей финнов (в том числе членов Сейма, которые не могли проигнорировать такой вброс) с Арнольдом и при помощи того же оцепления трижды в день посещал храм для коллективных молебнов с ближним кругом, давая ситуации настояться. Отдыхает цесаревич, да молитвами депрессию от разлуки с любимой отгоняет. Приказ такой — «не беспокоить».

Хаос — особенно человеческий — слепой, чисто стихийной силой остается недолго. К вечеру члены Сейма и Сената развили бурную деятельность. Политических самоубийц среди них не оказалось, и количество людей на улицах утроилось — деятели задействовали свои агентурные «сетки» и прикормленных бунтовщиков. Жизнь славного города Хельсинки парализовалась — закрылись на крепкие ставни лавки и жилые дома (никто по поводу соотечественником и соседей иллюзий не питает), вокзалы начали действовать в режиме усиленной проверки документов, по всей Финляндии тревожно стучали телеграфы, а относительно «чистым» от людей кварталом остался только тот, где живет генерал-губернатор.

Здесь бы отлично помог официальный ответ Сейма в газетах, опровергающий мой «вброс», да вот беда — работники типографий бастовали не хуже других. Да, можно силком притащить нужные кадры в редакцию, но раньше утра напечатать тираж все равно не выйдет, а завтра будет уже поздно — разгоряченному и готовому ко всему народу эта бумажка только подтереться. Оформивший вброс журналюга оказался не промах и сразу после передачи материала в печать, собрав главреда и дорогих сердцу коллег, пришел ко мне просить защиты. Не вопрос, мужики — в моих проектах найдется достаточно вакансий, вот вам пять страшных тысяч рублей на всех и добро пожаловать в Петербург.

На обросший кострами (холодно, без обогрева никак), ощетинившийся зубами и оружием (нет иллюзий, опять же) Хельсинки опустилась тревожная ночь, полная возвышенных речей о важности «незалежности» Финляндии и подлости русских оккупантов, и лишь вопросом времени оставалось начало «горячей фазы» беспорядков — к этому моменту город взяли в оцепление полноценные (наши, русские, лояльные полностью) армейские части, границы Княжества пересек дополнительный, находящийся в режиме боеготовности, контингент, а части местные, национальные, начали процесс распада: половина финнов со шведами благополучно дезертировали, другие надеялись зарубиться с оккупантами в последний в своей жизни раз, а офицеры резко полюбили подавать в отставку — такой «вилки» как стрелять по своим во славу оккупантов или героически умереть в бою с теми, кому сам давал присягу во славу «свободной Финляндии» (физически невозможной) и врагу не пожелаешь.

Прикорнув три часика, я проснулся в два часа ночи, выпил пару чашек кофе, переоделся в форму флотского лейтенанта (для антуражу), велел Остапу звать группу двадцать лет проработавшего в Департаменте таможенных сборов статского советника Иванова из моего спецслужбистского «пула для реально внезапных проверок» и отправил Андреича с запиской будить генерал-губернатора, дабы он экстренно собрал под наш с ним выезд соответствующее сопровождение и прямо ответственных за таможенное дело в Княжестве чиновников.

По-хорошему было бы очень здорово взять под армейский контроль все местные СМИ, но это станет избыточной эскалацией конфликта. Лучше аккуратно, под шумок и без стрельбы — последняя вполне может начаться, но, если «набрасывать» аккуратно, первые два-три дня, в случае если у финнов включатся остаточные инстинкты самосохранения, получится обойтись без нее. Армия инструкциями оснащена — пресекать провокации и погромы по возможности бескровно, дубинками, наиболее рьяных финнов отправляя в околотки, и открывать огонь на поражение только по группам тех, кто стреляет первым.