Шрифт:
Внезапно пение прекратилось, и тот же хриплый голос спросил:
– А завтра вы придёте?
Потом меня окружили мальчишки и наперебой стали расспрашивать о том, можно ли записаться в ансамбль, как научиться играть на гитаре, и по каким дням я буду работать. Я сказал им, что буду каждый день, и что буду рад видеть их всех, и оптом, и в розницу в поселковом доме культуры.
Мы шли со Светой, держась за руки. Редкие фонари вполне заменяла выплывшая луна. Внезапно Света сжала мою руку и тихо спросила:
– Саша, ты сможешь сделать для меня то, о чём я тебя попрошу?
– Конечно. Всё что угодно.
– Тогда слушай. Позади нас идут две девчонки, – она снова сжала мою руку, – только ты не оглядывайся.
– Ну и что?
– Ты мог бы меня понарошку поцеловать, чтобы они это видели? Например, вон у того фонаря?
– Почему только понарошку? А если по-настоящему?
Света тихо засмеялась.
– Ну… по-настоящему… но только один раз…
Мы подошли к желанному фонарю и остановились. Я осторожно обнял Светлану за плечи и так же осторожно, едва касаясь, поцеловал её в раскрытые губы. Меня снова, как и в первую встречу с ней, накрыла волна нежности, горячая и душная, казалось, что сердце сейчас остановится, или выпрыгнет из грудной клетки. Что же это такое? Что происходит? Ведь всего несколько часов назад свела нас судьба, а такое чувство, как будто мы были давно знакомы, и всё это уже происходило с нами. Ведь я уже не мальчишка, мне двадцать два года, у меня были девчонки, одно время я был даже готов расстаться со свободой и жениться на одной из однокурсниц, которую, как мне казалось, очень любил, но, к счастью для нас обоих, мы вовремя поняли несостоятельность этого решения. После этой неудачной попытки обрести счастье в семейной жизни, я твёрдо решил больше не завязывать серьёзных отношений, и все мои последующие связи были кратковременны и мимолётны. Но то, что происходило со мной сейчас – такого я не испытывал никогда. Боже, как пахнут её волосы! Как кружится голова… Осторожно и нежно я прижал девушку к себе и, касаясь губами её уха, прошептал:
– Я нашёл тебя, Светлячок…
– Меня папа так называл… Светлячок…
– Я тоже так буду называть тебя. Можно?
Вместо ответа она кивнула головой и тихонько прижалась ко мне.
Я снова поцеловал её. Она стояла, закрыв глаза, чуть запрокинув голову. Девчонки, хихикнув, прошли мимо нас, и мы остались одни в душной летней ночи, под тусклым фонарём, под покровом звёздного неба, объятые трепетным и нежным чувством…
Подойдя к дому, мы устроились на скамейке у ворот, я взял Светину ладошку в свои руки, и мы долго сидели, слушая неугомонных цикад и рассматривая большие яркие звёзды. Я что-то тихо говорил ей, склонившись к её голове, вдыхая тонкий запах её волос и сердце моё изнемогало от сладкой истомы, которую я испытывал впервые в своей жизни.
– Какое красивое небо, – шептал я, погрузив своё лицо в её волосы, – такого в городе не бывает. По нему, как в планетарии, можно изучать созвездия и видеть самые отдалённые галактики.
– Ты знаешь их… созвездия?
– Помню что-то из школьной астрономии…
– Покажи мне что-нибудь…
Мои познания в созвездиях были не так уж велики. Кроме Медведиц я мог показать ещё, пожалуй, Кассиопею и Цефея, ну и, конечно, Ориона, но он в это время был на противоположной стороне земного шара, и мне ничего не оставалось, как только доставать из хронологической пыли древние мифы, касающиеся звёзд и созвездий, безбожно перевирая их, пересыпая собственными домыслами. Света сидела молча и, как мне казалось, слушала меня с интересом.
Внезапно она прошептала:
– Мама идёт.
– Откуда ты знаешь?
– Слышу её шаги.
– Будет ругаться?
– Нет… наверное.
Действительно, через мгновенье скрипнула калитка и на фоне неба появилась тёмная фигура тёти Вали.
– Вот они, мои голуби. А я уже заждалась вас. Можно посидеть рядом с вами?
– Конечно можно, – ответил я и подвинулся.
Валентина Ивановна присела рядом со мной и как-то запросто спросила:
– Саша, ты бы мог немного рассказать о себе?
– О себе? Да мне почти нечего рассказывать. Живу, учусь в институте. Подрабатываю игрой на саксофоне. Ещё руковожу художественной самодеятельностью на заводе учебного оборудования.
– Живёшь с родителями?
– Нет. У меня своя квартира, маленькая, правда, всего одна комната, в пятиэтажке возле РИЖТа. Отец мой, инвалид войны, получил её к 20-летию Победы. Они с мамой разошлись, когда я ещё был маленький. А когда я получал паспорт, отец прописал меня к себе. А три года назад он умер, и я стал жить в его квартире. И машина эта его.
– А от чего он умер? (это спросила Света).
– Пил он. Под поезд бросился.
Наступила тишина, которая, как мне показалось, продолжалась очень долго.
– А мама? (это спросила Валентина Ивановна)
– Мама живёт в частном доме на другом конце города, у неё другая семья.
– А вы что, не общаетесь?
– Нет, почему, общаемся, только редко. Отчима я не люблю. Бывший военный и замашки у него солдафонские.
– А братья, сёстры у тебя есть?
– Брат только. Он на два года младше меня. Живёт с мамой и отчимом.
– А у нас тоже папа умер. В прошлом году, – тихо и, как мне показалось, очень грустно произнесла Света.
– Я знаю. Я про вас всё знаю. Мне Серых рассказал. И ещё Светина одноклассница Надя. Я их с мамой подвозил от Белой Калитвы.
– Это Беломестнова Надька. Она теперь всем разболтает.
– Пусть болтает, – сказала тётя Валя, – идёмте чай пить. Я напекла хворосту, и варенье смородиновое у нас есть.
– А за Свету вы не бойтесь, – уже на ходу, сильно смущаясь, вставил я, – ничего такого… плохого, я не сделаю с ней, сам не обижу и никому в обиду не дам.