– Хотелось бы знать.

Леон налил мне ещё одну рюмку и подвинул ко мне тарелку. Я выпил коньяк, тарелку отодвинул на место.

– Почему вы не закусываете?

– Я не люблю сочетание коньяка с рыбой. Особенно дорогого коньяка.

– И какие же у вас вкусовые предпочтения?

– Ну, коньяк хорошо закусить лимоном с сахаром. Но это банально. Лучше всего к коньяку подойдёт хороший шашлычок. В крайнем случае, свежая буженина.

Леон глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым в сторону от меня.

– Вы видите эту эстраду?

– Да, я сразу обратил на неё внимание.

– Я хочу, чтобы вы какое-то время поработали на ней. Ваш труд будет хорошо оплачен.

– Я? Один? Вы же понимаете, что играть на саксофоне можно с кем-то. Ну, скажем в оркестре…

– Именно, в оркестре. Для этого вы здесь.

– И что же это за оркестр?

– Ну, скажем так: не оркестр, а небольшой ансамбль, состоящий из контрабаса, клавиш и ударных. Ну, и конечно, вас с саксофоном.

– И эти… – я запнулся, – эти музыканты уже есть?

– Да. Одного из них вы видите перед собой.

– Вы… – я снова запнулся, – музыкант?

– Почему вас это удивляет?

– Нет, почему же… мне неудобно задавать этот вопрос, … на чём же вы играете?

– На ударных инструментах.

– На ударных? А как же вы…

– Без ног?

– Ну, да… я не представляю…

– Раньше я был хорошим барабанщиком. Если вы припомните «Фестиваль джазовой музыки»в мае 1986 года в Тбилиси, на котором я вас тоже видел, то, может быть, вам покажется знакомым имя Леон Басханов.

– Это были вы?

– Афган отнял у меня ноги. Но осталась душа.

– Вы были в Афганистане?

– Не просто был. Я занимался там определённой работой. А в 1990 году пехотная мина лишила меня обеих ног, и я стал ненужным родному отечеству. Я провёл в плену у моджахедов почти полтора года и за это время никто даже не пытался меня найти.

– Я не совсем понял… точнее, я совсем не понял: война в Афганистане закончилась в 1989 году! Насколько мне не изменяет память, произошло это15 февраля 1989 года. Так ведь?

– Наивный вы человек! Я же вам сказал, что служил в тогдашнем КГБ. А Афганистан не закончился для меня тогда. Я и сейчас связан с ним по рукам и, если бы были ноги, то и по ногам…

– Понятно. Точнее сказать, совсем не понятно. Ну, да ладно. Скажите, а для кого всё это будет? Ну, то есть, для кого мы будем играть?

– Всему своё время. Позже вы поймёте всё.

– Скажите, а в каком статусе я нахожусь у вас? Я хотел сказать, пленник я или… даже не знаю, как это выразить…

– Вы мой гость. Как и все остальные, с кем вам придётся иметь дело.

– Тогда я не понимаю условия моего содержания, поскольку я нахожусь в камере-одиночке.

– Это временно. С сего дня вы будете жить во вполне приемлемых условиях. Хотите в одиночке, хотите с кем-то из друзей, если вы обретёте здесь таковых.

– Я хотел бы поблагодарить вас за музыкальный центр и кассеты, которые вы передали Хусейном. Я ещё до конца не разобрался во всём этом приобретении, но успел заметить, что вы отдаёте больше предпочтений биг-бэндам. В этом наши вкусы совпадают. Более того, я нашёл для себя очень много нового, за что вам отдельное спасибо.

– Я рад, что угодил вам. Кстати, у меня очень большая музыкальная библиотека и она будет в полном вашем распоряжении.

Словно из-под земли вырос Хусейн. Леон ему что-то сказал, тот кивнул в ответ и снова исчез.

– Скажите, – продолжил я разговор, – а как вы представляете себе джаз в полной изоляции от мира, так сказать, в некоей несвободе?

Леон снова закурил, и, казалось, задумался.

– Я понимаю ваш вопрос. Вы, наверное, знаете историю создания в СССР знаменитого джаза Эдди Рознера? 41

– В общих чертах. Вы хотите, очевидно, сказать о его «магаданской гастроли»?

– Не только. Вам известно, что его оркестр давал концерт пустому залу, где в одной из лож прятался «хозяин» Страны советов – Иосиф Сталин?

– К сожалению, нет.

– Так вот, не смотря на отсутствие зрителей, оркестр играл с большим подъёмом!

– Попробовал бы он играть без подъёма!

– Ну, знаете! Страх не лучший стимулятор человеческих чувств!

– Что же тогда двигало им?

– Очевидно, желание быть обласканным диктатором.