И все же… Он рисковал своей жизнью каждый день на фронте и без этих скромных данных, которые она передавала через Войтека британцам. И ее решение вряд ли что-то меняло значительно в его судьбе.

Знай свое место, остовка!

Она нащупала края лоскута, нашитого неровно на фартук.

— Если они попросят карту, ты получишь ее!

В тот вечер Лена избегала Рихарда, как могла. И не только потому, что где-то внутри нее была жива странная смесь обиды на него и горечи из-за понимания, насколько они разные. Сейчас, когда Войтек напомнил о том, что она может и должна сделать ради того, чтобы Германия пала, Лена снова вспомнила, что Рихард — ее враг. Неважно, как он относится к ней, и что он делает (или наоборот — не делает). Он ее враг. Он убивает тех, кто пытается остановить фюрера и прекратить эту жестокую войну. Он защищает режим, который убивает неугодных, разделив людей на «чистых» и «грязных».

С другой стороны, Лена никак не могла избавиться от чувства, что совершает что-то нехорошее, передавая информацию Войтеку. Словно своими руками кладет судьбу Рихарда на весы судьбы, и остается лишь мгновение до того, чтобы они качнулись в сторону гибели. Оно никак не уходило, это дурацкое чувство, только множилось со временем, вызывая в ней вину за обман, который еще даже не совершила. И Лена опасалась, что если увидит Рихарда сейчас, когда это чувство не заталкивалось усилием воли в самый дальний уголок ее души, то непременно выдаст свои переживания ему. Он был слишком проницательным, чтобы не заметить ее смятения. Вон даже Катерина разглядела его в Лене и спросила, почему она такая, словно «у соседа куру утащила».

Поэтому Лена старалась не появляться в хозяйских комнатах даже после того, как немцы разошлись около десяти по своим комнатам. Попросила Катерину собрать грязную посуду и, как оказалась, была права. Рихард остался в соседней комнате и вышел на шум, напугав Катю. Она не поняла, что он спрашивал у нее, и перепугалась отчего-то еще больше. Поторопилась убежать в кухню с подносом, чувствуя его раздражение.

— Что-то он зусим злой стал, немчик, — рассказывала Катя Лене, пока они мыли посуду. — И вон як закрутил нам. А я-то думала, что легче буде.

— Почему-то это легче? — спросила чуть раздраженно Лена. Ей не нравилось, что Катя заговорила о Рихарде, словно Лену это интересовало сейчас. И не нравилось, что ему вполне могло прийти в голову появиться здесь, как он спускался на Рождество, пренебрегая правилами дома. Потому и торопилась побыстрее домыть посуду и уйти к себе.

— Ну, — протянула Катя и подмигнула ей. — Чтоб добрым казаться. Разумеешь? Мужики як коты — чего хотят, всегда об ноги трутся ласкамо. А он — гайки крутить…

— Это только для нашего блага! — неожиданно для самой себя вступилась за Рихарда Лена. — Неужели ты не понимаешь, что эти эсэсовцы непременно вернутся сюда хотя бы для того, чтобы проверить носим мы знаки или нет? А выходы в город… Любой может сделать с нами то, что… что… хотел сделать Клаус… И ты понимаешь, что накажут за это насилие не его, а нас!

— Блага! — фыркнула Катя, разозлившись и бросив тряпку в воду. — Благо — это домой нас пустить! А не робами тут гонять! Я як подумаю, что там, дома-то, так сердце заходится! Этих Клаусов в моей деревне, знашь, сколько? Сотня! И все як Клаус — злые як черти! Я уж стольки думок передумала… сердце стонет…

Катя приложила мокрые ладони к лицу и расплакалась горько. Лена тут же бросила тряпку, вытерла руки о фартук и обняла подругу, пытаясь утешить. Катя писала каждый месяц домой, как было разрешено, но получила весточку из родной деревни только один раз — в самый первый. Больше никаких писем или карточек почтовых из оккупированной земли не приходило, и Катя стала подозревать самое плохое, уже не надеясь увидеть живыми своих родных — маму и маленьких братьев с сестрами.

— Хочешь, я попрошу Рихарда, и он попытается узнать о твоих? — предложила Лена, и Катя тут же окаменела под ее руками. А потом отстранилась и взглянула на нее встревоженно.

— Боюся я, Лена. Ты вон як… уже получила весточку! А так… Не, не хочу. Да и едва ль немчик буде стараться по мне. Я — не ты.

Лене хотелось возразить, что Рихард узнавал о судьбе ее матери не из личных интересов, не ради того, чтобы получить ее расположение. Но не стала — задумалась вдруг, а не права ли Катя. Что, если Рихард наводил справки только потому, что она ему приглянулась. Сделал ли он это ради Кати или Янины? Вопрос, на который одновременно и хотелось знать ответ, и нет.

Лене не спалось той ночью. В голове крутились самые разные мысли, не давая покоя. От воспоминаний о прошлом, где не было войны и горя, до раздумий о том, как ей нужно жить сейчас. И конечно, не могла не думать о судьбах брата и Соболевых. Если у нее все еще теплилась надежда, что Коля еще жив, то насчет Соболевых и того не было. Слишком страшные были бомбардировки Минска и окрестностей. Только редким везунчикам удавалось выбраться из плотно сжимающегося кольца врага вокруг города. Да и вряд ли бы бросил ее Котя… Вернее, их — маму, Люшу и ее.

А потом ее мысли прервал знакомые страшные звуки приближающегося налета. Лена скорее по наитию, чем слухом распознала в ночной тишине гул самолетов британцев, и вмиг соскочила с кровати. Она не знала, что ей делать. Заметалась по комнате, потом бросилась в коридор, пытаясь не поддаться ослепляющему разум ужасу, мешающему думать сейчас. Забарабанила в дверь комнаты Кати, не понимая, зачем будит ее. Словно в ответ ее стуку в дверь, бешено задергался язычок сигнала, идущий от комнаты Рихарда. Он прозвенел настойчиво несколько раз, а потом умолк.