— Почему ты не хотел касаться меня? Это все из-за того, что случилось? Из-за того, что тот… трогал меня? Я теперь кажусь тебе…

Лена не договорила. В который раз за этот день голос дал слабину. Но она не могла не спросить, потому что ей было важно знать ответ. И ощутила, как окаменело его тело в тот же миг.

— Не надо! — проговорил Рихард резко, и Лена не могла не взглянуть на него. На его щеке дернулся желвак, и она поняла, что задела его своими словами. Он вдохнул глубоко, а потом постарался как можно мягче объясниться с ней. — То, что пришлось тебе пережить — ужасно, мое сердце. Я до сих пор… Если это причиняет такую боль мне, то я даже представить себе не могу, что ты чувствовала тогда и чувствуешь сейчас. Теперь я понимаю твой страх передо мной. И почему ты молчала все эти недели. Ты снова стала прежней — запуганной, нервной, тревожной. Как раньше, когда только появилась в Розенбурге. И я не думаю о тебе плохо, Ленхен, вовсе нет. Для меня ничего не изменилось. И думаю, что не изменилось бы, даже если бы все закончилось иначе. Но я не хотел навредить тебе ничем, причинить боль, понимаешь? Или воскресить дурные воспоминания.

— Все наоборот! — проговорила она так быстро, что он улыбнулся этой горячности. — Только ты и сможешь помочь забыть мне… Только с тобой все вокруг другое. С тобой я забываю обо всем. Словно все уходит куда-то… словно войны вовсе нет… Понимаешь?

Несмотря на то, что Рихард улыбался, в его голубых глазах появилась грусть и что-то такое, что встревожило Лену. Он тяжело вздохнул, а потом сказал тихо, гладя ее волосы:

— Чем дольше идет эта война, тем все быстрее мы все теряем человеческий облик. Ты была права. Отношение к русским совершенно другое, чем к французам. Наверное, сыграло свою роль поражение под Сталинградом, но то, что я видел в Крыму… Я никогда прежде не встречал такой жестокости. Признаю, я не верил тебе раньше. Думал, ты нарочно выставляешь немцев чудовищами, потому что моя страна одерживает верх, но… Когда я был в России, я видел отправку людей на работы сюда. Совершенно случайно заметил. Их гнали колонной мимо госпиталя. Как скот. И одна девушка вдруг бросилась под проезжающий мимо грузовик. Предпочла умереть, лишь бы не ехать в Германию, — Рихард помолчал немного, поцеловал ее висок, словно собираясь с силами через это прикосновение, а потом продолжил.

— Эта война всегда была справедливой для меня. После того, что пережила моя страна после заключения позорного мира, после всех потерь, после гибели наших отцов на фронте. Но оккупация должна быть такой, как во Франции, а вовсе не превращаться в кровавый террор, который дурманит разум. И я не могу понять до сих пор, кто виноват в той жестокости, которая творится в России. Потому что это как замкнутый круг — русские партизаны убивают немцев, а мы в свою очередь убиваем русских заложников.

— Разница в том, что партизаны убивают вооруженных врагов. А немцы убивают мирных жителей — женщин и детей. Я видела это в Минске, — сказала Лена, и он не стал возражать ей. Просто отвел взгляд в сторону. Потом снова взглянул на нее, сжав губы.

— Я хочу забыть об этом хотя бы на два дня, Ленхен. Забыть обо всех разногласиях. О том, что у нас разная война. О том, что мы с тобой — противники, и никогда не будет иначе. Я хочу хотя бы на какое-то время получить передышку от смерти, крови и грязи, от всего… Когда ты на фронте, ты думаешь именно об этом. И ненавидишь тех, кто остался в тылу, за то, что они не понимают, что они имеют. Ты когда-то сказала, что у нас есть только настоящее. Давай забудем то, что происходит сейчас где-то за этими горами, там, вдалеке от нас. И сегодня у нас будет свое особенное настоящее, согласна?

Солнце уже медленно опускалось за горы, разливая на небе розовато-красные волны, когда они выехали из усадьбы в город. Сначала Лена переживала, что выглядит неприбранной. Платье совсем измялось, пока она спала, и его пришлось отпаривать, пустив в ванной кипяток из душа. Да и волосы никак не ложились волнами, и ей пришлось подвязать их лентой, как обручем, оставив свободно струиться по плечам.

— Ты невероятно красивая, — сказал ей Рихард, когда Лена, гладя ладонями подол платья в смущении, вышла из спальни. Его глаза светились таким восхищением и гордостью, что ей стало так легко в то же мгновение.

— Ты просто ко мне неравнодушен, — поддела Лена его игриво, и он поймал ее за талию, чтобы коснуться губами ее губ в легком поцелуе.

— Чертовски верно, мое сердце, — прошептал Рихард прямо в ее губы, и ее сердце пустилось вскачь от этого шепота и взгляда, которым он посмотрел на нее.

На площади только-только заканчивали работы к предстоящему празднованию — забивали последние гвозди в дощатый помост для танцев, закрепляли провода с лампочками, расставляли столы и стулья для тех, кто просто пришел понаблюдать и разделить праздник Светлого понедельника с соседями. Поэтому Рихард оставил автомобиль неподалеку от площади и, взяв Лену под руку, повел к храму, грозно возвышающемуся над городком.

— Хочу тебя познакомить кое с кем особенным, — интригующе улыбнулся он.

Лена уже знала, что Орт-ауф-Заале был местом, где прошла большая часть детства Рихарда, пока он не уехал в частную школу. Вокруг местечка было много термальных источников, и Иоганн, когда-то все еще веривший в свое исцеление, проводил здесь много времени. И Рихард с огромным удовольствием составлял ему компанию. Здесь он чувствовал себя свободнее, чем в поместье Розенбург. Здесь он делал многое, что привело бы в ужас баронессу, доведись ей узнать об этом.

— Ты себе не представляешь, сколько у меня было шансов свернуть шею в детстве! — смеялся он, пока вел свой рассказ по дороге в Орт-ауф-Заале из усадьбы. — Мы взрывали патроны от охотничьих ружей в костре. Лазили в горах без снаряжения. Прыгали с вершины водопада в воду, а это на минуточку — около пяти метров высота, не меньше. И именно здесь я собрал и запустил свою первую модель аэроплана. Сейчас, наверное, из нашей банды мало кто остался в городке. Ну, кроме Эдгара Фурмана, полагаю. Он вернулся по комиссии, потеряв руку под Смоленском.