— Ты не должна больше бывать на станции, когда там работают пленные, — резюмировал Людо допрос, который устроил Лене. — Мы же говорили тебе, что нужно быть осторожной. Сейчас все следят за всеми. И каждый второй — доносчик гестапо. Если твой интерес к ним заметил кто-то, к нам не преминут явиться «гости». А таких «гостей» не нужно никому.

Позднее Лена думала, не подсказал ли судьбе своими словами дальнейший путь Людо. Ведь следующим же вечером после этого разговора, когда Лена открыла входную дверь в дом на Егерштрассе, то обнаружила, что ее возвращения ждали совсем не Гизбрехты. Сразу же в темном коридоре ее встретил солдат в форме с нашивками СС. Она не успела даже переступить порог, как он шагнул к ней из глубины коридора и крепко схватил за локоть, лишая возможности любых маневров. Наверное, уже привык, что многие пускались в бега, едва только замечали его, потому поспешил лишить ее такого шанса.

Сердце Лены упало сначала куда-то в живот, а потом подпрыгнуло резко вверх к горлу, мешая дышать. Ротбауэр! Он все-таки разыскал ее и снова пришел за ней!

И с удивлением отметила, что в гостиной, куда ее практически протащил солдат от самой входной двери, ее ждет совсем незнакомый молодой оберштурмфюрер с темными набриолиненными волосами, так блестевшими в свете люстры над столом.

— Вы задержались, фройлян, — без приветствия и без представления обратился к Лене офицер, едва ее силой усадили на стул напротив за противоположной стороной стола. — Вы ведь заканчиваете работу в шесть, верно? И приезжаете домой в начале восьмого. А сейчас уже время к началу девяти.

— Собрание «Веры и Красоты» закончилось позднее обычного, — ответила Лена, быстро окинув взглядом комнату. Никого из Гизбрехтов в ней не было. Только офицер гестапо и солдат, застывший в карауле на пороге. Несмотря на внешнее хладнокровие, которое Лена изо всех сил старалась сохранить, ее просто разрывало сейчас от самых разных эмоций. В висках вместе с ритмом сердца отбивались вопросы.

Что произошло? Что с Гизбрехтами? Кто-то из соседей все-таки услышал звук радиопередачи «Свободной Германии»? А может, это Дитцль снова «поделился» с кем-то своими подозрениями? Ее видели, когда она прощалась с русскими военнопленными на заднем дворе? Или все-таки Ротбауэр нашел ее каким-то образом снова и вот-вот шагнет из темноты соседних комнат, улыбнется холодно и торжествующе и спросит: «Ты действительно думала, что сумела спрятаться от меня?»

Никогда еще Лена не была так рада, что действительно была на собрании нацисткой организации, а не навещала Мардерблатов в их убежище. Вопросы так и сыпались один за другим, но Лена, не раз уже подвергавшаяся подобному, была готова к этому и четко давала ответы, стараясь не затягивать с ними и не думать о Ротбауэре, затаившемся где-то. Она подробно рассказала о теме собрания (еще один крючок, распахавший ее душу — уход за младенцами), назвала имя группенфюрерин и Ильзе, с которой сидела рядом и которая проводила ее почти до окраины Нойештадта, откуда Лена поехала на велосипеде домой. Рассказала о работе, которую выполняет в редакции, о своих коллегах, с которыми сидит в кабинете (к удивлению Лены, офицер задавал вопросы и о них). Затем разговор свернул на личность самой Лены, но и тут она отвечала уверенно и четко. Только раз споткнулась — когда офицер спросил, почему в отделе кадров редакции в ее деле собраны не все документы.

— После аншлюса мы переехали в Эссен к родителям моего отца. В марте этого года после одной из бомбардировок [137] я потеряла не только документы, но и всех своих родных. Осталась только сестра матери — тетя Кристль.

— Вы делали запрос о документах для подтверждения происхождения в рейхспротекторат [138] ? — хлестнул вопросом эсэсовец, резко крутя карандаш пальцами. За все время он ни разу не открыл папку, которая лежала перед ним на столе. И ничего не записывал, как когда-то делал во время Цоллер. Словно он уже заранее знал ответы Лены или они попросту не интересовали его.

Эти резкие движения карандаша не могли не заставлять нервничать поневоле, на что, судя по всему, и рассчитывал ее собеседник. Лена до сих пор не могла понять, что было причиной этого визита и такого интереса к ее персоне и чувствовала, как медленно разрушается стена, за которой она попыталась скрыть панику в глубине души.

— Пергидроль, — вдруг показал карандашом на ее ровно завитые локоны гестаповец. Ее ответ, что она подала все необходимые запросы, как только потеряла метрику и другие документы, он словно пропустил мимо ушей. — Сейчас обесцвечивают волосы только еврейки. Стараются скрыть свою жидовскую сущность.

— В моем роду одни чистокровные немцы и ни капли примеси нечистой крови! — возразила ему Лена, мысленно прося прощения у отца, русского по происхождению. Ее голос дрогнул при воспоминании о папе, и она надеялась, что офицер отнесет это на счет негодования от этого сравнения. На ум пришло воспоминание о том, как Кристль показывает ей журнал с актрисой на обложке, и Лена ухватилась за него сразу же как за ответ.

— На какую актрису вы хотели быть похожей? — последовал вопрос тут же, едва не поставивший ее в тупик. Несмотря на частые приглашения Ильзе, она была в кинотеатре всего один раз за последние месяцы. Этого было недостаточно, чтобы знать имена популярных актрис рейха. Потому Лена назвала то имя немецкой актрисы, которое запомнила когда-то. Она не ожидала, что немец вдруг резко поднимется с места, перегнется через стол и ударит ее по лицу. От этой пощечины у нее даже зазвенело в ушах. Из носа тут же потекла струйка крови, Лена почувствовала ее соленый вкус на губах.

Разве такое могло случится с немецкой девушкой? Значит, они точно знают, что она не та, за кого себя выдает. Отсюда и эти расспросы, как игры кошки с мышкой, и отсутствие Гизбрехтов в доме. Наверное, их уже арестовали, дожидались только ее…

И Лена вдруг расплакалась, стыдясь этих слез, которые срывались с ресниц и стекали по ее лицу. Ей было страшно и больно. Но еще больше — от обиды, что все закончится вот так, очередным арестом гестапо, из которого ей уже не выбраться. А значит, она никогда не узнает, был ли в лагере рядом Котя, как она подозревала после разговора с бежавшими пленными. И так и не найдет способ связаться с Катей, оставшейся в Розенбурге. И Мардерблаты… Теперь их ждет верная смерть — не важно от голода или от рук нацистов.