Шрифт:
«Ее история (кстати) романична: до 12 лет она хорошо воспитывалась, изобильно жило ее семейство, потом стало [беднеть]. Расспрашивать ее об этом не годится — это больно ей: родные мерзко поступали с ней — очень, очень. Это я знаю не по ее только рассказам, а также и от Добролюбова, который мне никогда не лгал»{177}.
Следы воспитания Грюнвальд проявляются в том, что она часто читала, хорошо знала немецкий: большинство ее писем написано на нем довольно гладко, без грубых ошибок. Кроме того, Тереза обладала вполне развитым внутренним эмоциональным миром, была склонна к рефлексии и к обсуждению в письмах своих переживаний. Согласно статистике известного дореволюционного исследователя проституции доктора Петра Евграфовича Обозненко, 48,8 процента проституток были грамотны, но лишь 0,8 процента имели среднее образование{178}. На фоне этих показателей случай Грюнвальд выглядит совершенно нетипичным. Ситуация чуть меняется, если посмотреть на Терезу с учетом этнического и сословного происхождения (немка и, по-видимому, мещанка). По статистике, приводимой Михаилом Григорьевичем Кузнецовым, в 1853–1858 годах среди проституток Петербурга мещанки составляли 16,63 процента, а большинство принадлежало к крестьянкам; доля немок достигала примерно 20 процентов{179}. В таком контексте немка Грюнвальд более органично вписывается в столичный фон.
Поскольку первые сохранившиеся письма Терезы датируются летом 1858 года, то ранний этап ее отношений с Добролюбовым (1857 год) отразился лишь в дневниках (последняя из сохранившихся дневниковых записей, связанная с Машенькой, относится к 13 июля 1857 года) и стихотворениях Добролюбова. По ним-то нам и придется их реконструировать.
У Тютчева был «денисьевский» цикл стихотворений, у Некрасова — «панаевский». У Добролюбова — «грюнвальдский». Слово «цикл» здесь — не более чем метафора, взятая для удобства. В строгом понимании термина никакого скомпонованного самим автором цикла стихотворений, обращенных к Терезе, не существует. Между тем можно с уверенностью утверждать, что около тринадцати стихотворений так или иначе связаны с Грюнвальд:
«Я пришел к тебе, сгорая страстью…» (31 января 1857 года);
«Многие, друг мой, любили тебя…» (14 апреля 1857 года);
«Напрасно ты от ветреницы милой…» (27 мая 1857 года);
«Не диво доброе влеченье…» (2 июня 1857 года);
«Сделал глупость я невольно…» (3 июня 1857 года);
«Я знаю всё: упала ты глубоко…» (15 июля 1857 года);
«Я к милой несусь по дороге большой…» (26 июля 1857 года);
«Тоской бесстрастия томимый…» (4 июля 1858 года);
«Ты меня полюбила так нежно…» (31 июля 1858 года);
«О, как безумен я в своих капризах странных…» (31 июля—1 августа 1858 года);
«Рефлексия» (13 августа 1858 года);
«Пала ты, как травка полевая…» (13 августа 1858 года);
«Не в блеске и тепле природы обновленной…» (1860—1861 годы).
«Около тринадцати», потому что зачастую сложно определить адресата стихотворений. Отсюда — повод для множественных интерпретаций. В таком случае любовное стихотворение может заключать обобщенный образ, вбирающий личности сразу нескольких реальных «подруг» Добролюбова, а в перечень текстов, которые потенциально могут быть навеяны чувствами к той или иной женщине, вовлекается большое количество стихотворений, где отыскивается хотя бы один намек на конкретное лицо.
Задаваясь вопросом, какие стихотворения адресованы именно Грюнвальд, биограф сразу же сталкивается с невозможностью однозначной интерпретации некоторых текстов. Так, например, первое заявленное в цикле стихотворение «Я пришел к тебе, сгорая страстью…» представляет собой интересный случай, когда без биографического комментария произведение становится непонятным и может получить неверное прочтение (курсивом мы выделили двусмысленные строки):
Я пришел к тебе, сгорая страстью, Для восторгов неги и любви… Но тобой был встречен без участья, И погас огонь в моей крови. Мне в глаза лукаво улыбаясь, Равнодушно ты сказала мне: «Я гостей сегодня дожидаюсь, Нам нельзя побыть наедине…» Слов твоих я скрытый смысл увидел, На тебя с презреньем посмотрел… В этот миг тебя я ненавидел, Знать тебя я больше не хотел… Но с улыбкой нежною и ясной Ты сказала: «Завтра ты придешь?..» И призыв ласкающий и страстный Бросил в краску вдруг меня и в дрожь. Я приду, приду, о друг мой милый, Для восторгов неги и любви… Голос твой какой-то чудной силой Вновь огонь зажег в моей крови{180}.Дневниковая запись от 31 января 1857 года объясняет подоплеку этого текста. Добролюбов повествует о своем визите на квартиру, где жила Машенька с еще двумя «падшими» подругами — Сашей и Юлией. Машеньку автор в этот раз не застал и в ожидании ее завел разговор с Сашей, или Александрой Васильевной, тоже оказавшейся немкой. Однако Саша неожиданно была позвана на «визит»:
«…в это самое время пришла посланная от Машеньки, что она прийти не может и просит зайти в другое время, а Саша мне сказала как-то особенно ласково: «Так приходите, пожалуйста, к нам. Когда вы придете?..» Меня это ужасно взволновало… Я обещал прийти к ней и вместе с ней сошел с лестницы… На прощанье мы пожали друг ДРУГУ РУки и поцеловались. Всё это было необыкновенно глупо и пошло. Тем не менее я не чувствую ни малейшего следа раскаяния и даже сочинил потом дорогой стихи:
Я пришел к тебе, пылая страстью, Для восторгов, неги и любви.Это уж из рук вон… <…> Что за пошлый разговор вели мы с ней!.. Это ведь хоть в гоголевскую повесть»{181}.
Здесь всё указывает на то, что в стихотворении говорится о беседе с Сашей. Однако если мы исключим из нашего знания эту дневниковую запись, никакие детали в тексте самого стихотворения не указывают именно на Сашу, а не на Машеньку. Без знания дневникового контекста трудно понять, о каком «скрытом смысле» («Слов твоих я скрытый смысл увидел, / На тебя с презреньем посмотрел») идет речь и почему ожидание гостей («Я гостей сегодня дожидаюсь…») вызывает презрение у лирического героя. Таким образом, ситуация, в которой часто оказывался Добролюбов, приходя как клиент на квартиру Машеньки, становится «обобщенной», а стихотворение, адресованное, казалось бы, совершенно определенному лицу, вбирает в себя опыт общения с несколькими проститутками.
Парадоксальность ситуации еще и в том, что Добролюбов, как явствует из дневниковой записи, втягивается в эти отношения «купли-продажи» женского тела; как он пишет далее, если бы у него были в тот момент деньги, он бы воспользовался приглашением Саши. Эта возможность представилась ему 3 февраля. Дневник повествует, что Добролюбов, воспользовавшись приглашением Саши, провел одну из ночей в квартире, где она жила с Юлией, Олей и со своей «хозяйкой». Ночью Добролюбов не мог заснуть и пошел к Оле, но она сначала не захотела провести с ним ночь и стала жаловаться Саше, уединившейся с «купчиком» в соседней комнате: