– Ладно, придётся тебя на руках тащить до самолёта.

– Зачэм на руках? Ашейник делать нада.

Снова содрогнулась пальма в углу. Все представили, как мужчина в форме ведёт по перрону на ошейнике кота. Ерофеев бы до Бронска не долетел, а вот сочинскую психушку посетил бы обязательно.

Схватил одной рукой портфель, а другой, подхватив кота, он под общий хохот покинул помещение.

Нет, что ни говорили бы, но закон подлости всё-таки есть. Если бы не было – не встретил бы штурман по пути к самолёту инспектора, как не встречал он его, прилетая сюда раз двести за последний год. Инспектор остановил Ерофеева у самого трапа, представился и поинтересовался, зачем он тащит в самолет животное. Штурман знал, что на допуск в самолет животных нужна справка ветеринара. Вот её-то сейчас страж авиационных порядков и потребует. А где её взять? Ведь не расскажешь ему, что Федька прилетел сюда зайцем. Бог весть, что подумает инспектор, помимо кота и ещё какие-нибудь нарушения найдет. Ерофеев представил, как будут склонять его на всех разборах и оперативках, и его осенило.

– Понимаете, товарищ инспектор, этот кот не простой. Он – циркач. Работает в цирке, то есть выступает. Вы не думайте, он не бродячий. Он учёный. Вот просили в Бронск передать в цирк.

– Учёный кот! – поразился инспектор. – Я думал, что они только в сказках бывают.

– Он не в том смысле, что учёный, – замямлил Ерофеев, – а в том…

– Да я понимаю, – перебил его инспектор. – А что он делать умеет?

– Не знаю, не сказали.

– Кис-кис-кис, – позвал инспектор Федю, – покажи, что ты делать умеешь?

В ответ Федька презрительно посмотрел на инспектора и отвернулся.

– Так вы мне разрешите идти, а то неудобно с котом-то.

– Конечно, идите, – улыбнулся инспектор. – Смотрите, довезите циркача без происшествий. Кис-кис-кис! – снова поманил он Федю.

Обратный полёт Федя проспал на чехле в переднем багажнике. Как член экипажа был накормлен проводниками курицей. В Бронске, едва подогнали трап, Федька, узнав знакомые места, задрав хвост, рванул в сторону штурманской комнаты.

Слухи про кота-путешественника разошлись по всему аэропорту, и не один месяц при упоминании Ерофеева восклицали:

– А, это тот самый, который кота в Сочи возил!

А Федька следующей весной, когда распустилась сирень, вышел на улицу и назад не вернулся.

В гостинице было очень холодно, так как отопление отключили, посчитав, что уже настала весна. Весна действительно наступила рано, но потом природа спохватилась и двинула на регион несколько циклонов подряд, сделав из погоды весенней осеннюю. Да и номер им достался с видом на лётное поле, откуда с оглушительным рёвом каждые пять минут взлетали самолёты. Попробуй тут засни.

Васин все же пытался заставить себя заснуть, но сегодня годами выработанная привычка почему-то отказала. «Старею, – подумал он. – Вот и первые признаки бессонницы».

Статистика утверждает, что средний возраст лётчика – 49 лет. Если этому верить, то он уже и жить-то не должен. Каждый год ему всё труднее проходить врачебную комиссию на допуск к полетам. А она с каждым годом всё изощрённее. Вот и велосипед придумали, как космонавтам. Облепят твою грудь и спину датчиками – и круги педали. Крутить-то не трудно, но вот что выдадут там эти датчики? Не одного уже списали из-за этого. Но много ли знают эти врачи с их приборами? Не раз бывало, проходит человек без особых проблем все их инстанции, дают ему допуск к полетам, а через неделю его увозят в реанимацию.

А, может, уже пора уходить? И так отдано небу нимало. Вон уже и колени в непогоду ноют, и под лопаткой что-то покалывает. Да и усталость стала ощущаться после полётов, особенно после ночных. И ушёл бы с лётной работы, но куда? Стрелком в охрану на старости лет? В ПДСП – приют для списанных пилотов? Но там давно нет мест, заняли те, кто ушёл раньше. Да и не представлял он себе другой работы. Как можно всю жизнь работать с восьми до шести вечера? Делать одно и то же. Он привык вставать в любое время суток и ехать на работу тогда, когда все возвращаются с работы. Или наоборот. И такой беспорядочный график ему нравился. Ну а про однообразие работы и говорить не стоит. Одинаковых полётов для лётчиков не бывает. Это только со стороны так кажется. Вот и выходит, что остаётся только летать до конца, пока врачи подлянку не подставят. А это у них легко делается.

На медицинской комиссии они спрашивают, какой общий налет, и по этому признаку косвенно судят о здоровье. Но причём тут налёт? Нужно бы спрашивать, сколько у него было задержек по вине наземных служб, сколько он ругался, просил а, порой, просто унижался, чтобы ускорить вылет. В Аэрофлоте временем лётчика никто не дорожит. Вот они где, нервы, а не в налёте часов. Ведь не зря же говорят, что работают они на земле, а в полёте отдыхают.

Он ещё раз попробовал заснуть, но тщетно. Не вставая с кровати, дотянулся до своего дипломата и достал маленький томик стихов Рюрика Ивнева.

Из под ног уплывает земля,

Это плохо и хорошо.

Это значит, что мысленно я

От неё далеко ушёл.

Это значит, что сердцу в груди

Стало тесно, как в тёмном углу.

Это значит, что всё впереди,

Но уже на другом берегу.

Прочитал эти строчки и задумался. Поэт написал их за два часа до смерти. Вот бы тоже так, до последнего дня, часа…

Но ведь поэту не надо проходить медицинскую комиссию, чтобы писать стихи. Да и лет было Ивневу, кажется, уже за семьдесят. А летчики столько не живут. Не доживают до возраста мудрости. Да и что это такое, мудрость и когда мы становимся мудрыми в этой жизни? Когда получаем паспорт? Или когда образуем семью? Взрослыми, может, и становимся, а вот мудрыми – вряд ли. Скорее всего, она приходит тогда, когда с беспощадной ясностью начинаешь осознавать, что годы-то не медленно идут, а летят, словно реактивный лайнер, что лучшие – они уже позади, а впереди видно уже начало конца. И что жизнь дана человеку, как праздник, но в ней почему-то всё только будни, будни…