А на оперативках как раз чаще всего и возникает вопрос о непрекращающемся воровстве именно в этих службах. Чудесным образом исчезают аккумуляторы, всевозможные дефицитные детали, строительные материалы и бензин. В последнее время с набором оборотов перестройки такое возникает всё чаще. И Шахову иногда начинает казаться, что перестройка – это начальный толчок к беспардонному разворовыванию страны. Чем всё это кончится?

Он помнил, как хорошо работалось в 60-70 годах. Постоянно осваивали новую технику, люди работали с огоньком. Не было пьянства, как сейчас. Налицо был трудовой энтузиазм. Были цели, и делалось всё для их достижения.

Не было многочисленных бумаг, тормозящих живое дело. Всё делалось быстро и чётко, без излишней нервотрёпки и показухи. А сейчас, чтобы только ВЛЭК летчику пройти, нужен месяц иногда. Раньше это делалось за два-три дня.

Но позже, как по мановению волшебной палочки, фирма начала разбухать и обрастать всевозможными надстройками. В авиации, в живом её теле, исподволь появились люди весьма и весьма от неё далёкие. Масса врачей, психологов, экономистов, бухгалтеров, разработчиков и прочего люда пришла в авиацию не с намерением что-то сделать, а с надеждой что-нибудь урвать, откусить от авиационного пирога. И многие очень скоро поняли, что здесь, годами просиживая в кабинетах и ничего не делая, а, создавая только видимость работы, можно неплохо просуществовать до пенсии. Пример? Да тот же ГОСНИИ ГА.

Постепенно сложилась пирамида, на вершине которой оказались люди не связанные с лётной работой, и не представлявшие всей её сложности и трудности. Их отношение к лётчику было совершенно другое: какой-то ворчун, что-то бесконечно требующий. Но летчики-то знают: безопасность полётов – штука дорогая.

И вот в эти годы авторитет лётной службы начал стремительно падать. Руководители требовали с пилотов только работу, забывая, что они ещё и просто люди. А работы было много. Да её и сейчас много, даже очень много. Особенно в летний период отпусков. В тот период стали быстро накапливаться социальные вопросы. Пилоты по десятку и более лет ютились, где попало, не имея своего угла и выполняя ответственную работу. Это происходит до сих пор. Как влияют на деятельность пилота бездомные условия проживания, психологи и медики почему-то молчат. А если спрашивали об этом лётчики – отделывались невразумительными фразами.

А теперь ещё и эта перестройка, превратившаяся в говорильню. Потихоньку стало разваливаться и то хорошее, что было создано в годы так называемого авторитарного руководства.

Так думал командир отряда, пилот первого класса Шахов.

И это было только начало. Как говорится, ломать – не строить. Ломать у нас умели. Не впервой.

––

Командир 3-го лётного отряда применения авиации в народном хозяйстве Валентин Валентинович Байкалов был по авиационным меркам уже не молод. 25 лет в авиации значат многое. За плечами была работа на крайнем севере и дальнем востоке, вынужденные посадки в труднодоступных районах. Он помнит их все, такое не забывается, стираются только незначительные мелкие детали. Помнит и самую тяжёлую вынужденную посадку на торосы из-за отказа двигателя. Они уже замерзали. Тогда-то у него и появилась первая седина. Их искали и нашли только на девятый день.

Когда его, худого, небритого и обмороженного, не способного пройти самостоятельно и десятка метров, увидела жена, она горько разрыдалась, едва узнав своего 33-х летнего красавца мужа. И впервые со всей ясностью осознала, что такое его профессия. Когда он выписался из больницы, она почти всю ночь проплакала, умоляя его бросить эту «проклятую работу». А днём на следующий день, немного придя в себя, сказала:

– Прости меня за мою слабость, я же всего лишь женщина. Знаю – не сможешь не летать. Это вас, мужиков, засасывает, словно болото. Но всё же хочу, чтобы тебя списали с лётной работы. Ждать тебя из полётов мне труднее, чем тебе летать. Наверно, я плохая жена для лётчика.

Медкомиссия отстранила его от полётов на год. И он уехал с семьёй в Бронск, недалеко от которого родился. Через год его снова не пропустили врачи. На ЦВЛЭКе прямо сказали: не годен. Но на следующий год он снова едет в Москву и снова тот же приговор от медицинских светил. Другой так и закончил бы на этом свою лётную карьеру, но не таков был Байкалов. Он пошёл к председателю комиссии и заявил, что чувствует себя здоровым и требует повторного освидетельствования. Профессор похлопал его по плечу и сказал:

– Много сюда таких приезжало. Одни – с мольбами, другие – с угрозами. Были и таковые, что письмами из ЦК заручались. Но что, скажите, батюшка мой, я сделаю, если они не годны? У каждого свой ресурс.

– Я в ЦК не поеду, – ответил профессору Байкалов, – я принесу к вам в кабинет раскладушку и не выйду до тех пор, пока не дадите заключение о годности. Мало того – объявлю голодовку. Я здоров.

– Ну, вот и вы мне угрожать начали, батенька мой. Голодовкой, правда, ещё никто не пугал, вы первый.

Комиссию он прошёл. Но осторожные эскулапы, не найдя в его организме особых отклонений, всё-таки записали в медицинской карте: разрешить полёты на освоенном типе в поршневой авиации. Но это было уже не важно. Главное, что он снова мог летать.

С тех пор прошло много лет.

Начальник штаба Байкалова Чувилов вошёл к нему в кабинет расстроенный.

– Что случилось? – оторвал взгляд командир от бумаг и посмотрел на Чувилова не утерявшим юношеской голубизны глазами.

– К нам прибыл ревизор, – сказал, садясь, Чувилов.