1) Пересечение экологических границ характеризует так называемый «трансфронтирный процесс», заключающийся в передвижении групп населения с одной стороны фронтира на другую. Хороший пример – появление трекбуров в Южной Африке последней трети XVIII века. Когда плодородных земель на побережье Капской колонии стало не хватать, многие белые люди, владеющие языком африкаанс, отказались от интенсивного земледелия европейского типа и приняли полукочевой образ жизни. Некоторые из них (по имеющимся оценкам, примерно десятая часть) примкнули к африканским общинам. К началу XIX столетия люди смешанного происхождения, гриква, образовали собственные социальные организации, города и даже полугосударственные структуры (Западный Грикваланд и Восточный Грикваланд). В Южной Америке также были примеры «трансфронтирных» групп населения: в данном случае они пересекали границы не по причине скудности их ресурсов, а благодаря избытку животных, наличие которых позволяло процветать охоте и разведению скота и лошадей. Тем не менее много схожего между Африкой и Америкой существовало, прежде всего в том, что сообщества, пересекающие границы, населяли внутренние районы государственных образований, не испытывая на себе внешних форм управления. Характерным для них было также этнобиологическое смешение колонистов и местного населения, которое только в XIX веке стало регламентироваться расовыми доктринами. Другими примерами могут служить свободные добытчики (буканиры, buccaneer), населявшие Карибский бассейн, или вооруженные банды буш-рейнджеров (bush rangers) в Австралии, которые состояли по большей части из беглых преступников и были уничтожены благодаря правительственным мерам в 1820-х годах 23 .

2) Огосударствление фронтира: государство выступало на первый план, как только речь заходила о гарантии прав земельной собственности. Этот процесс заявлял о себе, даже когда колонизация и овладение фронтиром изначально успешно обходились без постоянного присутствия военных сил и без исключительного применения действующих юридических процедур для принятия решений о преступном или законопослушном поведении населения. Уже в раннее Новое время вклад властей применительно к фронтирам повсеместно заключался в том, что государство легализировало фактическую оккупацию территорий колонистами в целом и отказывало местному населению в каких-либо существующих правах на собственность. Режимы, установленные в зонах фронтиров, различались по степени основательности, с которой государство занималось кадастровым учетом и предшествующими ему процессами межевания и установления границ земельных участков. В частности, на «Диком Западе», где, по расхожим представлениям, господствовала анархия, раздача и гарантии собственности земельных участков уже на самой ранней стадии освоения строго регулировались. При этом государство редко оказывало непосредственное влияние на концентрацию земельных владений. Американские фронтиры с их, казалось бы, неограниченным предложением земли делали принципиально реализуемыми утопические идеи о всеобщем благосостоянии путем относительно равномерного распределения земельных участков. Это было мечтой Томаса Джефферсона: общество без нижних слоев, освобожденное от уз нужды. Показательным в этом отношении является иной подход к использованию земель в Аргентине и Канаде. В обеих этих странах территория фронтиров вначале рассматривалась как общественная собственность. В Канаде предлагаемые земельные участки разбирали мелкие сельскохозяйственные предприниматели, склонные к риску и готовые к максимальной мобильности. Уже на раннем этапе здесь начались спекуляции земельными участками. В Аргентине же, напротив, земля попадала в руки крупных землевладельцев. Арендаторы этих земель часто получали их на привлекательных условиях, но в длительной перспективе фронтир разочаровал тех, кто ожидал от него формирования эгалитарного общества. При наличии сходных климатических условий и экономических отношений на мировом рынке в Аргентине и в Канаде развились разные структуры собственности на землю. Причина отчасти в том, что аргентинское государство с самого начала проводило политику, ориентированную на рост экспорта, тогда как у канадских политиков на передний план выступали социальные цели и задачи. Правящие канадские олигархи не интересовались приобретением земельной собственности, а в Аргентине это было именно так 24 .

На фоне всех фронтиров мира ситуация Соединенных Штатов, особенно в период с 1840-х годов по 1890-е годы, выделяется по ряду причин.

Первое. Ни одно другое движение поселенческой колонизации в XIX веке не имело аналогов по демографическому весу и его последствиям. Здесь еще более масштабно, чем в случае с Австралией, речь шла о массовом заселении континента. Это утверждение справедливо относительно как долговременного общего процесса колонизации, так и отдельно взятых моментов драматического ускорения этого процесса. Калифорнийская золотая лихорадка стала самым крупным эпизодом миграционных перемещений в истории США. В 1849 году в Калифорнию устремились 80 тысяч человек, а в 1854-м там уже жили 300 тысяч белых поселенцев. Подобные масштабы имела, хотя и менее знаменитая, золотая лихорадка в Колорадо в 1858 году 25 . Схожие по структуре «лихорадки» имели место на Южно-Африканском побережье Витватера, в австралийском Новом Южном Уэльсе, на Аляске, но они были более локализованы и меньше связаны с колонизаторским проникновением на огромные территории.

Второе. Никакой другой фронтир не воздействовал на общество с такой силой, оставив мощный отпечаток не только на территории собственного рубежа, но и далеко за его пределами. Нигде больше структуры общества фронтиров не интегрировались настолько успешно в общий национальный контекст. Американский Запад не превратился в отсталую окраину для «внутренней колонизации». Это связано, помимо прочего, с географическими особенностями США. Вдоль Тихоокеанского побережья после золотой лихорадки в середине XIX столетия возник регион с необычайной экономической динамикой, в основе развития которого лежали не только механизмы экстенсивного присвоения и освоения земельных угодий. Собственно территория фронтира лежала между восточным побережьем с его стабильным динамическим развитием – и бурно растущей частью страны на побережье, расположенном на противоположной стороне континента. Территория фронтира была в буквальном смысле «серединой». Основное социально-историческое различие, которое следует учитывать по отношению к фронтирным обществам, определяется следующим. С одной стороны, существовал Запад ферм и небольших городков с проживающими там средними слоями населения. Отличительными особенностями этого Запада были семьи, религия и тесно связанные между собой общинные отношения. Противоположностью этого социального мира было намного более беспокойное общество пионеров-завоевателей Запада, чья жизнь проходила в заботах, связанных с разведением стадного скота, с золотыми приисками и военными фортами. Типичным представителем этого мира был молодой, не связанный семейными узами мужчина, обладающий высокой мобильностью, часто занятый только на сезонных работах, в опасных условиях труда. Наконец, в качестве региональной особенности выделяется форма общества, которая возникла в Калифорнии в результате золотой лихорадки. Она с такой очевидностью противоречила в некоторых своих чертах общепринятой картине Запада, что это вызвало долгие споры о том, в каких отношениях и можно ли вообще причислять к нему Тихоокеанскую Калифорнию.

Третье. Фронтиры США в XIX веке были эффективным механизмом, нацеленным на полное исключение коренного населения Америки из своей системы. Подобную функцию они выполняли и в Южной Америке, в то время как в Азии и в Африке местное население в отдельных случаях получало более широкую свободу действий. Ранее и в Северной Америке имели место случаи интенсивной ассимиляции между индейцами и европейцами. Французам в XVIII веке удалось создать необходимые условия мирного сосуществования, причем в поисках modus vivendi они достигли больших успехов, чем англичане или шотландцы. Отношения между испанцами и коренным населением на территории сегодняшней Мексики регулировались в условиях относительного равновесия, достигнутого в ситуации стабильного фронтира инклюзивного типа 26 . Подобных ситуаций не возникало на территориях в сфере влияния США. Здесь типичной формой обхождения с местным коренным населением, которая сформировалась на протяжении столетия, стала резервация. Чем больше середина континента заполнялась поселенцами, тем меньше оставалось возможностей вытеснять индейцев в свободные пространства дикой природы. После Гражданской войны Севера и Юга и по завершении войн с индейцами в 1880-х годах система многочисленных рассыпанных по территории США специально отведенных областей стала всюду практикуемой нормой. Ни в каких других фронтирах меры по изоляции коренного населения от внешнего мира, подобные резервациям, не приобрели такого же значения, хотя нечто похожее и наблюдалось в рамках апартеида в Южной Африке XX века 27 .

Четвертое. В обличии научной концепции или популярного мифа (который и сегодня не утратил своей силы вопреки новейшим тенденциям дегероизации первопроходцев) фронтир служил интегрирующей темой национальной истории задолго до того, как Тёрнер дал название этому феномену. Уже Томас Джефферсон около 1800-х годов констатировал, что будущее США лежит на западе континента. В 1840-х годах в США идеологическая программа доктрины «Явного предначертания» (Manifest Destiny) регулярно использовалась для обоснования агрессивной внешней политики. Некоторые историки в этом же духе интерпретировали и морскую экспансию США в Тихоокеанском регионе, в авангарде которой двигался китобойный промысел; они видели в этом процессе не что иное, как расширение фронтира за пределы сухопутной границы страны 28 . Освоение Запада континента рассматривалось как специфический североамериканский путь формирования национального государства. Эта тема обладала значительным интегрирующим потенциалом, поскольку практически каждый североамериканский регион в определенный отрезок времени своей истории являлся «Западом».

Весь массив исследований об американском Западе здесь охватить невозможно 29 . В исключительных случаях описание истории Запада полностью отказалось от применения концепции фронтиров. Отчасти это было неизбежно – когда исследователи обращали внимание только на историю отдельных регионов и местностей, потому что такая постановка вопроса означала отказ от основного принципа концепции фронтиров Тёрнера, гласящего, что все отдельно взятые географические и секторальные фронтиры связаны между собой и являются элементами единого процесса. Другое направление американской истории, близкое к нашему подходу, направлено против географической материализации «Запада». С этой точки зрения, Запад представляет собой не некий регион, обладающий объективными географическими признаками, а результат отношений зависимости. Соответственно, Запад рассматривается прежде всего как особый вид «силового поля», а не как территория на карте. Еще одна смена взгляда открывает перспективу на многообразие социального состава действующих лиц в этих областях, далекое от противопоставления рейнджеров и «индейцев», и на усиление городского характера Запада в XX веке. Показательно, что в классических вестернах 1930-х и 1940-х годов города практически не присутствуют, хотя в то время, когда эти фильмы снимались, Запад был уже наиболее урбанизированной территорией США. Пересмотр исторических интерпретаций редко питается только приростом эмпирических знаний. Соответственно, споры между сторонниками неотёрнерианства и его противниками не могут быть разрешены только путем отсылки к прогрессу исследовательской мысли. Каждый пересмотр научных позиций происходит на определенном политическом фоне, так что и в попытках демонтажа доктрин Тёрнера, кроме всего прочего, читается критика американской исключительности. Отказ от концепции фронтира как исследовательского инструмента может, в частности, привести к исчезновению самой претензии на американский особый путь с горизонта истории.

Между тем с точки зрения глобальной истории XIX века уникальность США бросается в глаза. Как мы уже видели, процессы урбанизации в Новом Свете не просто воспроизводили существовавшие ранее европейские образцы. Развитие предместий городов США во многом сформировало особый новоевропейский путь развития, типологически близкий к Австралии. Если бы покорение и заселение американского Запада в глазах европейцев не являлась настолько колоссальным феноменом, они бы не описывали и не комментировали его с таким энтузиазмом и не принимали бы его за отправную точку своих фантазий и концепций. Американскому желанию иметь «нормальную» собственную национальную историю противоречит удивление европейцев особенным путем развития американских фронтиров. Поэтому европейцы не будут критиковать американскую исключительность так же жестко, как иные американские историки. Если рассматривать освоение Запада США с позиций Южной или Юго-Восточной Азии, то американское своеобразие выглядит еще более ярко – в самых густонаселенных точках мира наличие плодородной земли в таком избытке вызывает просто безграничное удивление. Во многих частях Азии уже к 1800 году почти все плодородные территории были заселены и все резервы свободных земельных участков исчерпаны. Америка в этом отношении казалась землей обетованной – землей излишеств и расточительности.