По сравнению со многими местностями Европы на территории североамериканских фронтиров приобрести землю в частную собственность задешево было относительно легко. В большинстве случаев ее покупали либо у государства, либо на аукционе. Законодательством были установлены минимальная цена за единицу площади и минимальный размер продаж. Поскольку земля редко предоставлялась государством практически бесплатно (как, например, в случае Гомстед-акта), а существенные юридические препятствия, способные предупредить спекулятивные злоупотребления, практически отсутствовали, перед многими поселенцами вставала проблема финансирования покупки земли 57 . Образ пионера, который живет в деревянном доме и довольствуется натуральным хозяйством, не соответствовал целостной картине мира колонистов. Давно уже ведутся дебаты о том, в какой степени, где, когда и при каких условиях они были вовлечены в рыночные отношения. Не вызывает сомнений, что основным трендом была растущая коммерциализация. Во второй половине XIX столетия господствующим социальным типом в сельскохозяйственных фронтирах стал не традиционный земледелец, живущий плодами своего труда, а фермер-предприниматель. Земля была вовсе не столь легкодоступна, как гласила официальная идеология. Вокруг хорошей земли всегда существовала конкуренция, и расходы на ее приобретение и обработку должны были покрываться в результате последующей эксплуатации. После «зачистки» Великих американских равнин от бизонов и индейцев сюда потянулся большой бизнес скотоводческих баронов из Техаса, финансирование которого велось из городских источников и британского капитала. Так же как и во фронтирах других континентов, скотоводство в Северной Америке относилось к крупному бизнесу 58 .

Различия в опыте фронтирного образа жизни нашли отражение в разнообразии возникающих первоочередных проблем. Здесь присутствовала асинхронность развития, которую Тёрнер в свое время рассматривал как социальную эволюцию, проходящую несколько стадий. Когда фермеры Великих равнин от Техаса до Северной Дакоты, после устранения угрозы со стороны индейцев, решали такие типичные для XIX века вопросы, как ипотека, тарифы железнодорожных сообщений и движение денежного потока, в Калифорнии уже начали дебатироваться проблемы, которые станут характерными для XX века: водоснабжение, выращивание фруктов, тихоокеанская торговля, городские рынки недвижимости. Тема водоснабжения считалась отнюдь не второстепенной. Ни одна экологическая проблема Запада США не была столь угрожающей. Если миф фронтира строился на идее безграничности природных ресурсов, то здесь, напротив, следует констатировать, что один из ресурсов – вода – был в дефиците с самого начала 59 .

Ведение дел во фронтирах почти всегда было связано с насилием. Эта парадигма присутствовала и на североамериканском Западе. Начиная с «Первой войны Англии с поухатанами» 60 в Вирджинии в 1609–1614 годах и до конца последней войны с апачами на Юго-Западе в 1886-м взаимные отношения между белыми и индейцами представляли собой длинную череду войн 61 . Индейские народности востока Североамериканского континента, часто объединявшиеся друг с другом, издавна представляли собой сравнительно сильного противника. Последние из них были нейтрализованы в военном отношении после депортации оставшихся воинов-индейцев племени семинолов из болотистой местности Флориды в 1842 году. На востоке США борьба с индейцами длилась около двухсот тридцати лет. Противостояние с индейцами западнее реки Миссисипи, напротив, заняло в общей сложности недолгие сорок лет. Вторжение евроамериканских поселенцев на Великую равнину началось в 1840-х годах. В 1845-м были зарегистрированы первые нападения индейцев на караваны поселенцев с убийствами, но часто местные племена были довольны тем, что брали с проезжавших поселенцев плату за проезд и на приемлемых условиях обменивались с ними продовольствием. Некоторые жестокие нападения на караваны были на счету белых бандитов, рядившихся под индейцев 62 . В пятидесятых годах число столкновений увеличилось, в шестидесятых они привели к классической войне с индейцами, которая глубоко укоренилась в сознании американцев и на вечные времена воспета Голливудом. Когда в 1862 году, во время самой масштабной с момента образования США резни белых (в данном случае устроенной индейцами племени сиу) было убито много сотен людей, возникла даже опасность серьезного индейского восстания в тылу федеральной армии, занятой в Гражданской войне 63 . Но все-таки в индейских войнах участие принимала меньшая часть племен. Только апачи, команчи, сиу, кайены и киова оказывали длительное сопротивление. Другие племена (пауни, осейджи, кроу, хопи и прочие) воевали на стороне федеральных войск 64 . Военные границы США против непримиримых индейских народностей возникли после 1850 года, когда в состав США в качестве военного трофея был включен штат Нью-Мексика. В результате Юго-Запад оказался насыщен армейскими фортами, с которых можно было контролировать «диких» индейцев 65 . Если поначалу форты прилагали усилия, чтобы парировать нападения апачей, то после Гражданской войны они стали опорными защитными пунктами в деле действенного «замирения» региона. Армия, участвовавшая в Гражданской войне, была послана на юг, чтобы сломить стремление индейцев к независимости.

К некоторым из индейских войн может быть применено европейское определение войны. Среди индейцев появлялись все более выдающиеся стратеги, которые при примерном равенстве сил одерживали победы над белыми людьми. Индейцы Великой равнины были лучшими легкими кавалеристами в мире, эффективно действовали против плохо обученных и недостаточно оснащенных соперников. Их противниками часто были слабо мотивированные и измотанные тяжелыми условиями жизни в фортах и в полевых условиях солдаты. Наряду с молодой кавалерийской элитой на стороне федеральных войск выступали также всякий пестрый сброд и войсковые части из престарелых солдат: ирландские ветераны британской армии, венгерские гусары и солдаты, прошедшие Наполеоновские войны начала XIX века. Слабость индейцев в военном отношении заключалась, разумеется, в недостаточном оснащении (им нечего было противопоставить сеющим смерть горным гаубицам), но также в недостаточной дисциплине, в отсутствии общего командования и слабой защите своих лагерей и деревень. Повторялась асимметричность воюющих сторон, которая на многих аренах конфликтов в Азии и Африке в долговременном плане военного противостояния была всегда благоприятной для европейцев 66 .

Все более незаметным становился переход от войны к другим сопутствующим формам насилия. Резня, массовые убийства с обеих сторон и нападения на беззащитные поселения стали обыденностью. Обе стороны были вооружены, и до укрепления государственности насилие в пограничных районах было повседневной практикой на многочисленных участках фронтиров. Эти эксцессы – наследие колониальных войн конца XVIII века 67 . Насилие в отношениях между цивилизациями находилось в прямой зависимости от общего уровня насилия в гражданском обществе с евроамериканской стороны фронтиров. Гражданские пионеры Дикого Запада, которые регулировали повседневные проблемы при помощи револьверов и ружей, в XIX веке составляли одну из наиболее вооруженных популяций на планете. Подобная готовность к применению насилия в мирное время характерна для общества только в периоды гражданских войн. Она сформировала такие экстремальные нравственные нормы и понятия о мужской чести, которые были неизвестны в городах востока США. К системе норм Запада принадлежали такие правила, как эскалация конфликтов вместо их смягчения и поиска компромиссов («отсутствие обязанности уступать»); готовность отстаивать свои интересы на собственный страх и риск; во многих случаях и культура самоубийственной смелости. Типичной для Запада была вооруженная дружина добровольцев (vigilante band). Эти дружины вступали в дело вместо государственных органов, когда закон не мог быть реализован, то есть объективно вели себя как революционеры. За этим поведением стояли представления о праве на самозащиту, а также радикально воинственная интерпретация принципа суверенитета народа.

Ричард Максвелл Браун предположил, что это – при высоком расходе человеческих жизней – было более дешевым методом обеспечения порядка, нежели обычная, нормальная правовая система. В течение примерно четырех десятилетий после окончания Гражданской войны в 1865 году террор людей с револьверами достиг наивысшей интенсивности и наибольшего распространения. Браун высказал тезис, что в данном случае можно говорить об ограниченной по масштабам гражданской войне. Подавляющее число из двухсот или трехсот приобретших мрачную славу убийц (и еще большее количество не столь знаменитых) действовали по заказам владельцев огромных земельных участков – латифундий – и в их интересах против владельцев небольших ранчо и ферм, получивших землю по Гомстед-акту. Это были не социальные бандиты, не Робин Гуды, ведомые чувством справедливости и симпатией к маленьким людям; прежде всего это были агенты, нанятые вышестоящим классом для ведения классовой борьбы против нижестоящих. Но истребление индейцев, например резню 1864 года в Восточном Колорадо, которая получила название «бойня на Сэнд-Крик», жертвами которой стали около двухсот мужчин, женщин и детей племени шайеннов, осуществили прежде всего солдаты, а не вооруженные отряды ополчения или частные дружины добровольцев. Тот факт, что во многих других случаях армия защищала индейцев от частного насилия белых, отчетливо показывает, насколько сложным было положение дел 68 .

Политика в отношении индейцев формулировалась главным образом в столице, но осуществлялась на границе. Ко времени основания США большинство индейских сообществ уже имело значительный опыт знакомства с вызовами извне. Они неоднократно страдали от медицинских, экологических и военных потрясений и то и дело оказывались в ситуации, когда им приходилось реагировать и «заново изобретать себя». В 1800-х годах уже невозможно говорить о противостоянии коварных «цивилизованных» и наивных «дикарей» 69 . Иногда с индейцами обращались корректно, прежде всего квакеры из Пенсильвании, но гораздо чаще – самым низким образом, глубоко противоречащим их представлениям о справедливости. Отношение правительства США к индейцам было двойственным. Правда, де-факто был подтвержден их статус «наций» (nationhood): с ними заключались договоры, которые не всегда были продиктованы только одной стороной. Однако старая пуританская вера в превосходство христиан над язычниками-индейцами способствовала тому, что в век Просвещения идею «цивилизаторской миссии» переформулировали: президент в Вашингтоне – «Большой отец» – должен был со всей строгостью и доброжелательностью заботиться о своих индейских «детях» 70 . Цивилизующее воздействие должно было прийти в индейские племена извне. До середины XIX столетия юридическое вмешательство во внутренние дела индейских племен не предусматривалось. Они являлись объектом некоей разновидности непрямого управления со специальными условиями. Лишь после 1870 года в жизнь начала воплощаться идея, что и индейцы должны подчиняться законам, общим для всей страны 71 .

В 1831 году старый верховный федеральный судья (Chief Justice) Джон Маршалл, на протяжении тридцати пяти лет бывший одним из влиятельнейших деятелей страны, провозгласил, что нация чероки является «самостоятельным политическим обществом, отдельным от других и способным регулировать свои собственные дела и управлять собой». Но, добавил он, «племена» не являются суверенными государствами на американской земле: они, как гласила формулировка Маршалла, пользовавшаяся впоследствии большим влиянием, являются «внутренними зависимыми нациями» 72 . Казалось бы, этот вердикт на бумаге означал защиту для индейцев. Исполнительная власть, однако, уже давно проводила совсем другой курс и игнорировала мнение Конституционного суда.