Толстой и Достоевский. Братья по совести
вернуться

Ремизов Виталий Борисович
Шрифт:
7 января 1909 г. Я. П.

«Вечером за круглым столом Л. Н. прочел вслух из «Круга чтения» конец «Орла» (из «Записок Мертвого дома» Ф. М. Достоевского. — В. Р.), сказал:

— Хорошо, чудесно! Достоевский — серьезный писатель.

Софья Андреевна: Вы соседи в Историческом музее.

Л. Н., не расслышав, переспросил. Софья Андреевна объяснила, что комнаты в Историческом музее Толстого и Достоевского — по соседству.

Л. Н.: Надеюсь скоро в настоящем соседстве быть» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 298).

8 января 1909 г. Я. П.

«Издается полное собрание сочинений Эртеля. Говорили о достоинствах Эртеля — не содержание, а язык хороший, мужицкий, богатый. «Гарденины» всем нравятся.

Андрей Львович рассказал Л. Н., вошедшему в 10.45 и спросившему, о чем разговариваем, что говорим о том, кто лучшие русские писатели и что я утверждаю: Достоевский, Герцен, Гоголь, Толстой, Гаршин.

Л. Н.: Пропустили Пушкина. Или это общепринято, что он классический? Гаршин немного… — Л. Н. не договорил» (Маковицкий Д. П. Кн. 2. С. 299).

Из Дневника Л. Н. Толстого
24 января 1909 г. Я. П.

«Нынче гуляя думал о двух: Детская мудрость и о воспитании, о том, что как мне в детстве внушено было всю энергию мою направить на молодечество охоты и войны, возможно внушить детям всю энергию направлять на борьбу с собой, на увеличение любви.

Думал: Любовь отвечает на все требования добра. Чистота телесная, половая, кажется, совсем чуждое любви свойство, а подумай только о том, что ты делаешь тому, с кем только сладострастно совокупляешься, и любовь помешает тебе отдаться дурному чувству. А богатство, экономическое неравенство тоже кажется далеким, а борьба против него, как весь социализм, только проявление любви» (57, 18).

Из Яснополянских записок Д. П. Маковицкого
11 февраля 1909 г. Я. П.

А. Е. Врангель

«Л. Н. пришел в комнату Гусева, где мы все, кроме Ваисова [188] , сидели с новейшим номером иллюстрированного «Нового времени», в котором Л. Н. с большим интересом читает продолжение статьи «Отрывки из моих воспоминаний» барона А. Е. Врангеля о Достоевском в ссылке.

— Вот я нашел себе утешение: вот прочтите, — и дал прочесть вслух в том же номере иллюстрированного «Нового времени» изречение Изольды Курц: «Никогда слава не была так дешева, как в наше время. Скоро особым отличием будет считаться неизвестность, и мы в конце концов уподобимся обитателям луны в одной из опереток: там все люди рождаются украшенные множеством орденов и т. д.» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 327).

188

Ваисов — «татарин казанский около 38 лет, красивый, спокойное лицо с красивыми зубами и черной бородой, в очках, бледный… Простой, скромный, но не застенчивый. По-русски бегло, свободно выражается, но с ошибками в речи» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 326).

15 февраля 1909 г. Я. П.

«Софья Александровна: Репин в глаза декадентам не высказывается, а так, заглазно, осуждает их.

Л. Н. сказал, что он понимает Репина, который, наверное, так же, как и он, боится, что он по преданию считает искусством одно старое, обыкновенное, а что в новом, может быть, чего-нибудь не замечает, пропускает. Софья Александровна говорила Л. Н-чу, что он и Репин ничего не пропускают. Она следит за новой литературой, читает все, и ничего замечательного нет.

Л. Н. говорил о том, как прежде ожидали новое сочинение Достоевского, Тургенева; теперь, кажется, того нет. Софья Александровна ответила, что до недавнего прошлого это было: еще года четыре тому назад молодежь ожидала новый выпуск сборников «Знание» с новыми вещами Горького» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 331).

20 февраля 1909 г. Я. П.

«В разговоре об искусстве, который начался с картин Орлова, кончился «Властью тьмы», Л. Н. говорил спокойно. Софья Александровна, которая сегодня не в духе, горячо спорила.

Л. Н. возражал:

— В области хорошего, духовного есть только одно хорошее: духовное. Сюда нельзя примешивать красоту, поэзию. Некрасова поэзия — это совсем не поэзия.

Софья Александровна: А если Некрасов говорит, что «нужно быть добрым»?

Л. Н.: Нет, он не говорит.

Софья Александровна напала на Виктора Гюго, которого Л. Н. высоко ставит.

Л. Н.: Виктор Гюго — это серьезная сила, такой и Герцен (его роман «Кто виноват?», «Былое и думы»). У них есть известная духовная энергия, их особые требования, которые драгоценны. Они есть у Диккенса, Достоевского, Шиллера. У Достоевского есть путаница, у него нет свободы, он держится предания и «русского, исключительного». Он связан религией народа.