Шрифт:
Л. Н. согласился с еле заметной улыбкой:
— Я уж не позволю себе этого говорить» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 204).
«Булгаков по поручению Л. Н. сделал выписки мыслей из некоторых сочинений Достоевского. И сегодня принес готовую тетрадь. По этому поводу Л. Н. разговорился о Достоевском и сказал:
— Как-то Достоевского нападки на революционеров нехороши.
— Почему? — спросил Булгаков.
Л. Н.: Не входит в них, судит по внешним формам» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 223).
«Пришел и отдал Льву Николаевичу выбранные мною мысли Достоевского, две дополненные новыми мыслями книжки о смерти, мысли в книжку о неделании и мысли, выбранные из тетради Лескова для включения в «Мысли о жизни» по отделам.
Лев Николаевич опять говорил:
— Хочу, чтобы был Достоевский (в книжках мыслей Льва Николаевича. — В. Б.).
Мысли Достоевского Лев Николаевич просмотрел, но они не особенно понравились ему.
— Не сильны, расплывчаты, — говорил он. — И потом какое-то мистическое отношение… Христос, Христос!..
После еще Лев Николаевич говорил:
— У Достоевского нападки на революционеров нехороши: он судит о них как-то по внешности, не входя в их настроение.
Тем не менее из шестидесяти четырех отданных ему мною мыслей Достоевского он отметил для включения в свои книжки тридцать четыре» (Булгаков В. Ф. С. 141).
«На одном просительном письме Лев Николаевич сегодня написал: «Гадкое». Письмо в духе Лебядкина из «Идиота» Достоевского и его обращений к князю Мышкину» (Булгаков В. Ф. С. 184).
«Велеминский [196] : У нас, в Чехии, такое представление, что вы читаете по-польски, по-чешски.
Л. Н.: Раньше сам добивался смысла, теперь Душан Петрович меня балует.
Велеминский стал говорить о некоем В., который был католиком:
— Теперь он под вашим влиянием; Масарик — поклонник Достоевского.
196
«Душан Петрович привел своего друга, как он его назвал, еврея Велеминского, учителя немецкого языка в реальном училище в Праге» (Из «Воспоминаний» А. Б. Гольденвейзера. С. 324). В них же есть примечательная запись автора «Воспоминаний»:
«Велеминский рассказал о ненависти поляков к русским, не только к правительству, что естественно, но и вообще к русским. Они говорят: «Любить русского, это все равно, что любить обезьяну».
Л. Н. очень удивился и выразил сожаление по поводу этого ужасного явления.
Велеминский сказал, что какой-то его друг писал Л. Н. по поводу притеснений в школах и насильственного преподавания на русском языке, но, вероятно, письмо пропало, так как Л. Н. не ответил.
— Вероятно, я не получил. Я бы ответил. Я на такие письма всегда почти отвечаю» (Гольденвейзер А. Б. Воспоминания. С. 327–328).
Л. Н. спросил, как в Чехии вопрос религиозный: католичество удовлетворяет интеллигенцию?
Велеминский: Чехи не чувствуют себя католиками. У нас борьба между католиками и обществом всегда была. Ортодоксов-католиков нет.
Л. Н.: Но все-таки внешние формы католичества соблюдаются?
Велеминский: Соблюдаются, но не так, как у поляков. Движение против католицизма, но к религиозности очень сильно.
Л. Н.: Ну, а социализм?
Велеминский: Есть безверный. Но и в социализме есть движение к религиозности» (Маковицкий Д. П. Кн. 4. С. 271).
Лев Толстой: «Я им (рабочей молодежи с Пречистенских курсов в Москве. — В. Р.) говорю: отделите в литературе все написанное за последние шестьдесят лет и не читайте этого — это такая путаница!.. Я нарочно сказал шестьдесят лет, чтобы и себя тоже захватить… А читайте все написанное прежде. И вам тоже советую, молодые люди, — обратился он к нам.
— Что же, Пушкина? — говорит Владимир Григорьевич.
— Ах, обязательно! И Гоголя, Достоевского… Да и иностранную литературу: Руссо, Гюго, Диккенса. А то принято это удивительное стремление — знать все последнее. Как этот? Грут, Кнут… Кнут Гамсун!.. Бьёрнсон, Ибсен… О Гюго, же, Руссо — знать только понаслышке или прочитать, кто они были, и энциклопедии и — довольно!..
«Удивительно то, что Короленко (Владимир Галактионович — русский писатель. — В. Р.) в Ясной сумел удержаться на своей позиции литератора. Остался вполне самим собой, и даже только самим собой. Обыкновенно Лев Николаевич всех вовлекает в сферу своих интересов, религиозных по преимуществу; между тем Короленко, кроме того, что сосредоточил общее внимание на своих бытовых рассказах и вообще разных «случаях» из своей жизни, но еще и ухитрился вызвать Льва Николаевича на чисто литературный разговор, что редко кому бы то ни было удается.