В детстве я была уверена, что папу знают всюду, во всем мире. Куда бы мы ни шли, на любом рынке, в любом дворе с ним здоровались. За пару лет «Сияние» проросло в город, как грибница. У него было много юридических обличий, бизнесы, которые преумножали капитал. Сомневаюсь, что послушницам что-то перепадало, но вот папа построил большой дом в частном секторе и выкупил много квартир, из которых сделал новые «приюты». Позже Дагаев сказал послушницам ходить в «приютах» в одном белье и сетчатых чулках. Они не были против, они были только рады привлечь внимание Дагаева и «принять Великого духа».

Маме на послушниц и сетчатые чулки было плевать, по-моему. Она-то жена, мать его ребенка, у нее официальный статус. В жены он выбрал именно ее, значит, она чего-то стоит. Он знает путь, она по нему идет, не задавая лишних вопросов.

«Сияние» проводило много ритуалов в лесу. Послушницы мазали себя и деревья кровью, плясали вокруг них. Наставники и ученики били в бубны и барабаны. Иногда все становились в круг, а отец танцевал в центре в одной шкуре, наброшенной на плечи. Потом он кормил духов огня водкой, раскалял в костре длинную железную пластину и прижигал себе и всем желающим язык.

Страшно мне не было. Наверное, я как-то с детства к этому привыкла. В целом нужно что-то очень серьезное, чтобы заставить меня поволноваться. Дагаев говорил, что не нашел страх, когда вытаскивал мою душу из Нижнего мира. Духи забрали и спрятали, сказал он, да и ладно, ведь медведице не нужен страх. Оюне страх не нужен.

Дети в детском саду первыми поняли, что со мной что-то не так. В отличие от взрослых, они видят вещи как есть, а не как им хочется видеть. В саду я никого не смущала, в младших классах тоже. А вот в средней школе пришло много новых детей, и расклад поменялся. Из-за смуглой кожи я стала «немытой», из-за длинноватого носа — «ведьмой», один раз в раздевалке после физкультуры меня облили водой.

Я сама не заметила, как давние знакомые перестали со мной общаться, как будто боялись себя запятнать. Они собрались вокруг девочки, переехавшей в Староалтайск из Новосибирска, ее звали Юлечкой. Она была старше меня на год — ей исполнилось двенадцать, — была красивой, веселой, богатой, и, в отличие от безумного, кричащего, пропитанного спиртом и пахнущего костром богатства «Сияния», богатство Юлечкиной семьи несло отпечаток тихой роскоши. Дела у той семьи тоже были тихими — Юлечкин папа пилил бюджеты с городской администрацией на ежегодной перекладке асфальта. Дагаев отзывался о нем не очень лестно, видимо потому, что все эти бюджеты проходили мимо, а дружить Юлечкин отец с Дагаевым не захотел.

Я Юлечке тоже не очень нравилась, но не сразу это поняла.

Однажды она подошла ко мне на перемене и предложила пойти к ней в гости после уроков. Андрей пытался меня отговорить. У него было ощущение, что Юлечка над ним смеется — не открыто, не к чему придраться. Смотрит как на муравьев, говорил он. Того и гляди достанет лупу, поймает солнечный луч и тебя сожжет. Андрею в школе тоже доставалось. Его мама — пока она была жива — и папа шаманили в «Сиянии», чистили карму всем желающим за деньги. Поэтому нас часто называли сатанистами. В ответ на это Андрей просто смеялся, наверное от бессилия.

В назначенное время я подошла к подъезду многоэтажного панельного дома, похожего на пенал. Юлечка уже ждала меня с двумя подругами. Мы поднялись на девятый этаж, но почему-то свернули не к квартирам, а на пожарную лестницу за лифт. Там было холодно, сумрачно, пахло мочой и сигаретами. У мусоропровода ожидали еще три девочки, Юлечка с двумя подругами стояли за моей спиной. Сначала меня толкнули сзади, кто-то выкрикнул «Сатана!» — и мир закружился, накренился, завалился на бетонный пол.

Домой меня привел Андрей. Он рассказал все папе, тот хмыкнул, ответив: «Оюна сильная, она их всех сожрет».

Дня через два родители тех девочек пришли к нам домой и извинялись. Директор школы тоже извинялась. Юлечка вместе с семьей уехала в Новосибирск обратно, администрация перестала с ее отцом работать, и фирму он закрыл. Сатанистами нас больше никто не звал.

Потом как-то пропали некоторые из Юлечкиных друзей, те, что в тот день были на пожарной лестнице.

А много лет спустя уехали — из города или на зону — те, кто травил тех, кто травил меня в школе.

Жизнь лучше любых романов, так говорит моя мама.

выдох последний

— Нам еще долго? — спрашивает Ника.

— Минут десять-пятнадцать, — отвечает Рома. — Если замерзла, можем вернуться к машине.

Ника замерзла, но в этом она не признaется. Без Ромы она не найдет место самоубийства, и, хоть он без вопросов согласился ей помочь, есть ощущение, что это в первый и последний раз. Сколько после обнаружения тела было снегопадов? И, главное, что она собирается искать?

Рома глядит на фото из статьи, поворачивается спиной к солнцу и обходит заиндевелый кустарник. Взлетает спугнутая птица, подняв снежную пыльцу. Земля кренится, теперь они идут под гору. Дыхание вырывается облачками изо рта, оседает на щеках. Ника прячет нос в шарф.