В один из дней за мной пришел мужчина. Он подозвал меня и сказал, что папа задержался и прислал его. Я — дядя Коля, он сказал. Темное лицо и впалые глаза дяди Коли напомнили мне одного из папиных друзей, с кем он ходил в лес. В нашем доме всегда было много гостей, Коли сменялись в секте Толями, и я спокойно относилась к незнакомцам. Дядя Коля протянул мне широкую ладонь. Пойдем, сказал он. Папа ждет.

Я взяла сумку и вышла за ворота. Дядя Коля повел меня к перекрестку, а медведь, лиса и зайка смотрели нам вслед. Дальше он свернул от пятиэтажек в сторону гаражей. Он хмурился и сжимал губы, словно боялся выпустить что-то наружу.

Все правильно, сказал наконец дядя Коля, не глядя на меня, но явно ко мне обращаясь. Он забрал ее у меня, я заберу у него тебя. Зуб за зуб, ты понимаешь?

Я не понимала. Дядя Коля шел все быстрее. Он держал меня за руку и встряхивал, как куклу, а я молчала, не зная, что ответить. Я за ним не успевала, цепляла ногами битые кирпичи и щебенку. Мне не было страшно, просто холодно — начал моросить дождь и ветер противно дул в лицо. Еще я хотела в туалет.

Зуб за зуб, повторил дядя Коля.

За спиной послышались быстрые шаги. Меня ухватили за шиворот и отбросили назад. Я упала, больно ударившись затылком.

Когда я поднялась на ноги, дядя Коля уже лежал на земле молча. Над ним склонился папа, он что-то делал с дядей Колей, затем отбросил в сторону кирпич, замер, тяжело дыша и будто оценивая сделанное. Потом он взял меня на руки и понес прочь. А дядя Коля остался лежать в дорожной колее у гаражей, раскинув длинные ноги.

Что он сделал, спросил папа. Он что-нибудь тебе сделал?

Ничего, честно ответила я. Папа ко мне присмотрелся.

Испугалась, спросил он.

Я помотала головой.

Ударилась, когда упала, ответила я, но это, по мнению отца, особой травмой не считалось.

Больше в детский сад меня не отводили, а в школу провожали. Даже когда отец умер. Даже когда я перешла в девятый класс. Даже, судя по всему, теперь, да?

Ладно, извини. Ты-то здесь ни при чем вообще.

Теперь мне кажется, что самым испуганным там был отец. Он велел не рассказывать о случившемся маме, сказал, она может расстроиться.

Отец любил маму.

Отец любил лес.

Отец убивал людей. Ну, ты, наверное, и так знаешь.

Душа вторая

выдох первый

Кустарник расчерчивает предгорье, как прожилки жира — мраморное мясо. Местность лишь кажется ровной, но на деле это полоса препятствий из кочек и темных участков льда в низине — похоже, весной здесь разливается болото.

Рома замечает косулю слишком поздно. Стреляет — сначала показалось, что она упала, но нет, дальше несется через кустарник. Рома стреляет еще раз, когда косуля перебегает открытый участок. Опять мимо.

— Сука…

Рома вытирает нос перчаткой, приседает, ждет. Ведет стволом влево, потом вправо.

Рация кашляет.

— Ромео, как дела? — спрашивает из нее дядя. — Ты где?

— Поднимался к елкам.

— Что-нибудь видел?

— Чуть дальше три перехода, один свежий. Но снега по яйца. Только что была коза, ушла.

Он отпускает тангенту, облизывает губы. Затем вызывает повторно:

— Мне к вам идти? Или домой? Скоро снег повалит.

— Не. Оставайся на месте. Если что — гони козу ко мне. Я не промажу.

— Или ко мне, — хохочет глава администрации, и Рома от души желает, чтобы шестидесятилетнему ослу снова защемило спину. Еще совсем недавно тот брал длительный отпуск, лечился и всячески страдал, жаловался Китаеву всю дорогу от Староалтайска до предгорий. Рома решил пристрелить себя в тот день, когда он сам начнет вот так разваливаться.

С горизонта накатывает непроглядная взвесь. Ветер набирает силу, рокочет турбиной. Кустарник цепляет ветками куртку, водит ими по спине, будто пальцами. Свет синеет. Небо сливается со степью окончательно, снежная крупа летит в лицо, застревает в ресницах и бровях — буран конкретный. Рома приглушенно матерится.

Ведет стволом влево, потом вправо.

Он и поехал на косулю только потому, что обещал. Сразу всех предупредил, что испортится погода. Но дяде было плевать. Если Китаев Анатолий Семенович сказал, что будет охота, значит, охота будет и погода под Анатолия Семеновича подстроится. И плевать, что сам он еле держится на ногах.

Если Китаев сказал присматривать за ебанутой дочкой Дагаева, значит, надо за ней присматривать. С какой-то стороны, это Роме на руку — хоть Ника ведет себя так, словно ей все должны. Не отвечает на вопросы. Представляется чужими именами, каждый день разными. Даже дома ходит в черных перчатках с отрезанными пальцами. Смотрит исподлобья, иногда разглядывает что-то в пустоте у Ромы за спиной. Он пару раз оборачивался, но усилием воли заставил себя этого не делать. Ее шиза, ее проблемы. С другой стороны, кто знает, каким бы вырос Рома, будь его отец сектантом, шарлатаном и садистом.