Швед сунул телефон в карман шортов, обернулся и поглядел на свою команду.

Марта, добрая душа, протягивала Шведу подобранные между шпал шлепанцы.

*** *** ***

Сомнений в том, что Шагрон примчится быстро, с самого начала не было. Иной-ракета, Иной-скорость, он иначе просто не умел. Крымская четверка успела пересечь рельсовые пути, пройти под путепроводом, подняться к Октябрьскому проспекту и поравняться с домом культуры. Швед ностальгически разглядывал старомодное здание с колоннами. Оно не было точной копией знакомого с детства ДК 40-летия Октября в Николаеве, но в целом было очень похоже. И стояло на Октябрьском проспекте. Сам николаевский ДК, да и проспект тоже, украинствующие нацики в безумном припадке декоммунизации давно переименовали. В России государственным маразмом, хвала небесам, пока никто не страдал и в Люберцах проспект оставался Октябрьским.

Налюбоваться Швед не успел - примчался Шагрон. Машина у него была черная и незнакомая - приземистый дорого выглядящий минивэн. У него даже дверца съезжала в сторону автоматически, на сервоприводе, а не вручную. И кресла внутри оказались шикарные, прямо как в правительственных лимузинах. Девчонки и Пашка погрузились в салон, Швед сел вперед, рядом с Шагроном.

– ЗдорОво!
– Шагрон улыбался во все зубы. Он явно радовался встрече со старым приятелем. Со Шведом они были знакомы лет двадцать, как раз со времен питерской миссии против Черных.
– Куда едем?

Они обнялись, насколько позволяли автомобильные кресла.

– Мы тут от поезда отстали. От питерского. Догнать бы?

– Значит, в Тверь!
– оживился Шагрон, трогая клавишу на торпеде. Дверь салона тихо закрылась и со щелчком заблокировалась.

– Пристегивайтесь, граждане!
– воодушевленно велел он, полуобернувшись.

Все, включая Шведа, накинули ремни. Шагрон тронул.

– Что за машинка?
– поинтересовался Швед.
– Раньше не видел такой.

– "Аурус", - ухмыльнулся Шагрон.
– Несерийный, заказной. Шеф оторвал где-то. Шикарный борт! Катаюсь - накататься не могу. Так что ваш вызов очень в жилу! Ща мы на хорду, и по платке - поезд ваш еще ждать будем, пока он до Твери доплетется.

И Шагрон дал жару. Врубил музыку, тяжелую - и дал.

Мы живем во время вранья,

Беззакония и разврата,

Чтобы вырасти волком были сотни причин.

Стал бы волком наверно и я,

Но судьба подарила мне брата,

И я понял: с той поры - я не один.

Я всегда помогал ему,

Он меня не подвел ни разу.

Получилось, один плюс один - это больше, чем два.

Пережили войну и чуму,

Встали на ноги, хоть и не сразу,

И мне хочется бросить в небо эти слова.

Когда в песне впервые прозвучало слово "брат", Пашка явно стал прислушиваться к тексту. А когда пошел припев, вообще закивал головой в такт песне:

Брат мой, ты веришь мне.

Мы в жизни плечом к плечу.

Мы в битве спина к спине.

Со смертью лицом к лицу.

Певец тянул припев мощно и раскатисто. Хотелось подтягивать и притопывать. И во время припева, и дальше, когда песня на какое-то время перешла в тяжелую инструментальную сюиту, а после снова вывалилась в куплет:

Я оглядываюсь назад

И не вижу чего стыдиться,

Мы прошли этот путь с тобою плечом к плечу.

Говорю я: "Спасибо, брат!"

Если выпадет вновь родиться,

Я другой судьбы не желаю и не хочу.

– Прям, про нас с Андрюхой!
– сказал Пашка одобрительно.

Все мы знаем: настанет срок.

Не страшится гибели воин.

Но отныне я не боюсь ни войну, ни чуму.

Я не гений и не пророк.

Но за будущее спокоен.

Я услышал - мой старший сын сказал твоему:

Брат мой, ты веришь мне.

Мы в жизни плечом к плечу.

Мы в битве спина к спине.

Со смертью лицом к лицу.

Песня внезапно чуть упростила ритм, скатившись двухтактным сбивкам, которые вдобавок модулировались на пол-тона каждые четыре подачи: