— Иногда, но не сегодня. Теперь делай то, что я тебе сказал. — Я уставилась на него со сжатыми кулаками, выдерживая его высокомерный взгляд и жалея, что не могу выцарапать ему глаза.

— Это так ты разговариваешь с женщинами в постели? Ты там тоже такой самодовольный засранец? — возразила я, проклиная себя в тот же момент за свои глупые слова.

Я не только оскорбила своего профессора, нет, я также оскорбила потенциального убийцу. Мой мозг просто не совсем понял, кто стоял передо мной, какая опасность таилась в этой комнате.

Мой инстинкт самосохранения всегда был жалким. Я притягивала угрозы почти волшебным образом, и все же я прикусила щеку и была на грани извинения за эту пустую трату спермы.

— Вот именно. И все же они продолжают возвращаться, умоляя о большем. Дьявольская ухмылка появилась на его лице, единственная эмоция, которую он проявил сегодня. — Если я скажу им сесть, они сядут. Если я скажу им раздеться, они разденутся. И если я скажу им трахать меня, пока я не забуду свое имя, они это сделают. С радостью.

— А потом ты платишь им и идешь своей дорогой — сказала я, приподняв бровь, и увидела, как он пытается подавить смех.

— Я не буду повторяться. Сочинение. Сейчас.

Хрен вам.

Напряженно я протянула мистеру Престону свое новое, отточенное эссе, и мне пришлось неохотно признать, что оно звучало намного лучше, чем первое.

— Больше не такая несчастная — было единственное, что он сказал.

— Ты, конечно, знаешь, что произойдет дальше. — Мое горло сжалось, когда я подумала о его пытках.

— Зачем ты это делаешь? — выпалила я.

Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. — Что ты имеешь в виду? Я наклонилась вперед, пронзая его своим пристальным взглядом.

— Не прикидывайся глупее, чем ты есть. Тебе это не идет. — Развеселившись, он покачал головой.

— Я хочу вытащить тебя из твоей ямы жалости к себе, показать тебе, что ты все еще можешь играть. Или могла бы, если бы ты, наконец, приложила к этому некоторые усилия. — Его слова застали меня врасплох.

— А если там нет ничего, ради чего я должна приложить усилия? — Мой профессор покачал головой.

— У каждого есть желания, цели — сухо сказал он.

— Мои желания и цели умерли в той канаве. Но я выживу, я всегда буду выживать.

— Но твоя душа не выживет. — Некоторое время мы просто смотрели друг на друга, его голубые глаза, море тайн, были устремлены на меня. Мог ли этот человек, человек, который говорил об увядании души художника, действительно быть убийцей?

Не отвечая на его комментарий, я выпрямилась и подошла к пианино.

— Играй так, как будто меня здесь нет — прошептал он, его голос был немного более сочувственным. — Играй ради величия, Эйвери.

Но моей целью было не величие, моя цель состояла в том, чтобы создать мелодию без того, чтобы мои пальцы бесконтрольно дергались и не портили ее.

Как и ожидалось, я играла как новичок, но вместо того, чтобы проиграть, я сделала глубокий вдох и начала сначала, снова и снова.

Три-четыре песни спустя мои пальцы медленно расслабились, полностью блокируя мистера Престона. Он просто сидел там молча; казалось, он даже не дышал. Я подумала, что это был бы желанный поворот.

Я потерялась в клавишах из слоновой кости, погрузившись в самое сердце инструмента. Это не было похоже на тот кайф, который я испытывала на сцене. Нет, этот момент был более интимным, более напряженным.

Я все еще не могла играть, и это звучало совсем не так, как раньше, но часть моего страха исчезла, когда ноты стихли — пока.

Краем глаза я увидела, как мой профессор закурил сигарету и глубоко затянулся. О, как бы я потянулась за пачкой, но он, вероятно, отрезал бы мне за это пальцы.

— Даже не думай об этом — сказал он опасно тихо, когда увидел, что я смотрю на дым.

Я подняла руки, защищаясь, и подавила усмешку. Как раз в тот момент, когда он собирался сказать что-то еще, кто-то постучал в дверь и вошел.

Ной улыбнулся, когда увидел, что я сижу за пианино, наверняка зная, что я давно не играла.

— Вы закончили или я помешал? — спросил он, его взгляд был прикован ко мне, когда взгляд мистера Престона был на нем. Если бы взгляды могли убивать, Ной уже умер бы тысячью смертей.