В школе я вновь сидел за одной партой с флегматичной Светкой, которая не лезла ко мне с разговорами, и меня это полностью устраивало. Главной моей идеей теперь стало не выдать себя, а значит прежде всего не привлекать к себе много внимания.

Вначале мои оценки резко скакнули вверх, что для прежнего меня, учившегося с тройки на четвёрку, было несколько непривычно. Но важнее, что это было непривычно для учителей. Ведомый своей паранойей, я тут же прикрутил «фонтан знаний», легко соскользнув из небольшой «элиты» отличников, в более комфортный уровень «хорошистов», где мог легко спрятаться и затеряться. Но психику изменить оказалось не так легко, как демонстрируемый уровень знаний. Боясь как-то выдать себя, я стал избегать компаний сверстников (да и скучно мне было с ними), и стал считаться в их среде «странным». Всё легко объяснялось полученным ударом тока, но общаться и тем более дружить со мной желающих становилось всё меньше, пока таковых не осталось вовсе.

Неожиданно я увлёкся фотографией. Это, с одной стороны, отлично соответствовало моему характеру одиночки, а с другой избавляло от ненужных других предложений и объясняло некоторые особенности моего поведения. «Поиск натуры» или «задание в фотокружке» – отличная отмазка, для чего я куда-то уехал один. А я уезжал, потому, что несмотря на то, что мои, уже можно сказать, друзья-«волновики» куда-то запропали, но занятий своих по контакту с волновой стороной мира я не бросал.

Мой, работающий «на все сто» мозг, между тем неожиданно начал выдавать мне приятные бонусы, в виде творческих способностей. Вдруг оказалось, что я могу сочинить простенькую мелодию, и при желании даже написать к ней слова.

Были успехи и на поприще фотодела.

Однажды мой отец рекомендовал меня своим знакомым, когда нанятый ими фотограф для съёмки юбилейной встречи внезапно заболел, а быстро найти другого они не смогли. Помимо некоторой суммы денег, это принесло мне своего рода рекламу по «сарафанному радио», и с тех пор меня, хоть и с сомнением, но стали периодически приглашать на съёмки.

Одну мою песню, которую я спел, будучи с мамой в очередном турпоходе, у меня даже купил какой-то патлатый парень «для своей команды», как он выразился. Заплатить он был согласен лишь при условии, что автором песни будет теперь считаться он, а не я. Мне это было безразлично; поэтому я легко расстался с «авторским правом» в обмен на некоторое количество купюр.

Также, ко мне, с просьбой научить игре на гитаре, напросился в ученики мой сосед. Я хотел было отказаться, но он предложил платить за уроки, и я согласился. Так меня появились собственные деньги, пусть и небольшие.

Попытку же старшеклассников «поговорить по-взрослому» я сразу пресёк самым жёстким образом, впервые воспользовавшись своим умением в конфликте. И от меня отстали.

Школа, в которой я учился, была «восьмилетка», и те, кто хотел окончить 10 классов должны были перейти в другую – «десятилетнюю» школу. Как правило, желающие учиться дальше переводились в соседние школы объединившись; так было и проще добираться, и входить в новый коллектив легче уже привычной компанией. Но я решил поступить иначе, и перейти в дальнюю школу, чтобы там не было никого из моей прежней. И где бы никто меня не знал. Чтобы никто не мог сравнить меня прежнего и настоящего. У меня всё ещё сохранялась иллюзия возможности прожить обычную жизнь обычного подростка.

Родители к моей идее со сменой школы отнеслись с сомнением, но в общем, не возражали, привыкнув к тому, что я уже довольно самостоятельный и знаю, что делаю.

Завершив успешно экзамены за 8 класс, я забрал документы из своей, теперь уже бывшей школы, и в один из последних июньских дней, понёс их в другую. Подальше от прежней. Родители были на работе, поэтому формальностями своего перевода я занимался самостоятельно.

Войдя с жаркой улицы в школу я очутился в просторном и прохладном холле, из которого в разные стороны вели несколько дверей. В поисках каких-нибудь указателей я принялся оглядываться и тут же заметил девушку, стоящую посреди холла с папкой в руках и также несколько растерянно осматривающейся.

Выглядела она фантастически. Первое, что сразу бросалось в глаза – это её волосы. Вернее, их цвет.

Они были розовые!

РОЗОВЫЕ!

Это сейчас таким цветом никого не удивишь, но в то время, когда даже обычная покраска волос у школьницы какой-нибудь «иранской хной» вызывала негодование преподавательского состава и «комсомольского и пионерского актива», розовые волосы у ученицы, безусловно, должны были вызвать как минимум истерику. А уж выйти на улицу с такими волосами – это хуже, чем голому. Но тем не менее, волосы у девушки были именно такого цвета. Ну, может не ярко-«кислотного», а скорее бледного, да ещё не тотально, а больше отельными прядями, однако никаких сомнений в их цветовой гамме не оставалось.

– Здравствуй, красивая девочка, – обратился я к ней. – Ты, случайно не знаешь, кому здесь документы на зачисление надо отдать и где?

Девушка резко повернулась и зло глянула на меня:

– Решил посмеяться? Или одолел приступ остроумия?

– И в мыслях не было, – поднял я обе руки вверх. – А как же мне ещё обратиться к тебе? Я ведь не знаю твоего имени. Не могу же я сказать красивой девушке «Эй!» – развёл я руками. – Поэтому мне ничего не оставалось, как говорить то, что вижу. А я вижу красивую девушку.

– А ты всегда говоришь то, что видишь? Т. е. правду? – хмыкнула розоволосая.

– Разумеется, нет. Я говорю лишь то, что считаю нужным сказать. Хотя, был один, хм, весьма известный человек, который полагал, что правду говорить легко и приятно.

– И всем хорошо известно, чем это для «весьма известного человека» закончилось.

Я пожал плечами

– Каждый делает свой выбор. И иногда он вдруг оказывается самым главным решением в жизни. Или после неё.

Девушка с интересом посмотрела на меня и протянула руку: