Углубляюсь в мысли и пропускаю момент своего разоблачения.

Слышу шорох – дергаюсь в сторону.

Вижу взъерошенного Славу в арке. Тушить сигарету уже поздно, но я все равно тянусь к пепельнице и вжимаю ее в дно.

Он надвигается. Я стараюсь нарядить губы в улыбку. Меня все так же качает: говорить или нет?

Тарнавский подходит близко-близко. Двигает меня. Закрывает окно. Дальше – упирается кулаками в подоконник, заключая в ловушку. Наши лица на расстоянии беззвучного вдоха. Мне стыдно, что мой пахнет табаком. Обычно я чищу зубы. Он не замечает. А сейчас поймал.

Блуждает взглядом по лицу. Заныривает вглубь. Я боюсь, что читает мои мысли.

Качнувшись вперед, прижимается к губам в невинном поцелуе. Я знаю, что он хочет, но мы еще не занимались сексом. Пока что я перед ним не раздеваюсь. Закрываюсь, когда ухожу в душ. С учетом нашего плохого опыта он мог бы снова во мне засомневаться, но он доверяет, как и обещал. А я?

Я не предательница, если скрываю потенциально опасные вещи? Я просто боюсь, что ему крышу сорвет…

Слава отрывается от моих губ, сбивая мне дыхание. Ерзаю. Прокашливаюсь. Возвращаю самообладание.

Позволяю достать из лишенных гибкости пальцев пачку с зажигалкой.

Он откладывает их и заставляет смотреть в глаза.

– Не смей себя травить. – Приказ не вызывает протеста, только щемящее чувство нежности в груди. Я закусываю щеку изнутри. Эмоции переполняют.

– Я чуть-чуть…

– Нет, Юль.

Мой пристыженный взгляд опускается вниз. Я упираюсь в покрытую темными жесткими волосками грудь. Одновременно хочу коснуться его, обнять, попросить о поддержке и боюсь навредить.

Слава тянется к моему лицу разжавшимся кулаком. Проезжается по щеке костяшками. Развернув – гладит пальцами. Я сдаюсь – прикрываю глаза и трусь ласковой кошкой.

– Ты моя чистая, светлая, идеальная девочка, Юля.

– С молоточком на заднице…

Открыв глаза, вижу улыбку. Его зубы выглядят еще белее в темноте. Как светятся.

Он не отрывает пальцев от моей кожи и кивает.

– С молоточком на заднице. Всё верно. Не пьешь. Не куришь. Матом не ругаешься.

Не могу не улыбнуться в ответ.

– Член в рот не беру.

Вижу, как улыбка Тарнавского становится хищной. Он обводит мои губы. Касается их еще одним коротким поцелуем. Осторожно придерживает мой подбородок и, почти не оторвавшись, разъясняет:

– Это единственная грань испорченности, с которой я готов кое-как мириться.

– Спасибо. Я польщена.

Наш острый разговор выбивает меня из вымотавшей колеи бесконечных самобичеваний. Возмущение хочет выплеснуться, но Слава не дает. Снова целует. Уже иначе – с языком. Долго и в удовольствие.

Я разворачиваюсь к нему всем телом, спускаю ноги с подоконника и забрасываю руки на голые плечи. Его руки ложатся на мою талию.

Как бы я ни хотела отключиться напрочь флэшбеки, но они догоняют. Под опущенными веками – мельтешение картинок. Запахов. Ощущений.

Накрывает паника. Я хочу целоваться со Славой, но сейчас мне сложно. Подаю импульс – он отрывается.

Смотрит в лицо, моментально нахмурившись.

– Что не так, Юль? – задает самый закономерный из возможных вопросов, на который я не знаю, как ответить.

Я должна как жаждущая защиты девушка признаться и о ней попросить? Или как вызвавшаяся равным партнером напарница всё же оставить часть груза исключительно на себе?

– Со сном проблемы. Нужно магний заказать… – Пытаюсь слиться.

Поначалу мне даже кажется, что получается. Я жду, когда складка между бровей судьи разгладится, но он смотрит… И смотрит… И смотрит…

Я паникую.

– Почему проблемы?

Слава ведет мягкое наступление. Я хмурюсь в ответ. Глазами прошу: не надо. В глазах же читаю ответ: прости, но…

– У меня четыре сестры, Юль. Я с четырнадцати лет считаю сигареты в пачке.

– Блять, точно…

Улыбается. Еще раз качнувшись, целует. Мотивирует. Подбадривает. Помогает. Но я все равно не знаю, как правильно.

Смотрит так, что мне кажется: признаться ему не страшно. Но последствия я предвидеть не могу.

Колеблюсь.

Выигрываю для себя время и вместо внятного разговора тянусь к его лицу. Изучаю наощупь черточки, которые знаю уже досконально.

Я взросленькая, в меру феминистичная девочка, знающая, что высшей ценностью для любой должна быть в первую очередь она сама. Но у меня так не получается. Его я люблю сильнее.