Тарчинини заговорщически подкрутил ус и игриво заметил:

— А знаешь, это неплохая мысль!

На пьяццу Бра они прибыли в тот момент, когда шофер автобуса уже начал выкрикивать имена пассажиров. Тарчинини с женой, целиком поглощенные близкой разлукой, не обращали никакого внимания на то, что происходит вокруг.

— Профессор Аминторе Роверето!

Поскольку никто не ответил, столпившиеся перед автобусом пассажиры начали вглядываться друг в друга, пытаясь догадаться, кто же из них профессор Роверето.

— Есть здесь профессор Аминторе Роверето?

— Раз его здесь нет, давайте продолжайте дальше!— пробрюзжал один из пассажиров.— Не ждать же нам всем этого профессора, как по-вашему, а?

Столь бесцеремонное вмешательство в сферу его компетенции явно не понравилось шоферу.

— Я что, просил у вас совета?

— По-моему, я имею полное право высказать свое мнение, разве нет? Я, между прочим, заплатил за билет от Рима, чтобы ехать по итальянским дорогам, а не стоять здесь в ожидании каких-то непутевых пассажиров!

— Ma che! Если я вас правильно понял, вы, кажется, собираетесь учить меня, как мне делать свое дело, а?

— Во всяком случае, напомнить, что существуют правила!

— Скажите на милость!.. А вы знаете, синьор, где я видел этих ваших римлян?

Пока римлянин задыхался от ярости, угрожая, что по прибытии в Милан немедленно подаст на него жалобу, остальные улыбались, тайком сочувствуя шоферу, ибо в Вероне жители Рима не очень-то в чести.

— Профессор Аминторе Роверето!

Первой услышала Джульетта. Этому громкому кличу удалось наконец пробить брешь в том облаке разделенной нежности, которое отделяло их с мужем от всего остального мира.

— Ma che! — воскликнула она. — Ты что, Ромео, забыл, что ты и есть профессор Роверето?

Тарчинини испустил какое-то приглушенное междометие и громко выкрикнул:

— Здесь!

Тут какая-то дама кисло-сладким голосом заметила;

— Кажется, кому-то непременно захотелось обратить на себя внимание!

Кровь в Джульетте сразу же взыграла.

— Если бы вам, синьора, пришлось изменить имя, думаю, вы бы тоже не сразу к нему привыкли, а? А моего мужа зовут Роверето только со вчерашнего вечера, так что, по-моему, это вполне простительно!

Дама, решив, что это просто глупая шутка, пожала плечами и с явным неудовольствием отвернулась. Ромео же побледнел как полотно и, схватив жену за руку, сердито проворчал:

— Тебе что, непременно надо, чтобы все были в курсе?

Джульетта только сейчас осознала свою оплошность и смущенно возразила:

— Прости меня, Ромео, но не могла же я смолчать, когда тебя обижают!

Все путешественники уже заняли места в автобусе, ждали одного комиссара, которому — на забаву одним и к великой ярости римлянина, который уже пришел к тому времени в крайне желчное состояние духа — никак не удавалось вырваться из цепких рук супруги.

— Эй, влюбленные! — склонился к ним шофер.— Придется расставаться... А то тут у нас представитель вечного города, и ему очень невтерпеж!

Все в автобусе засмеялись — кроме римлянина, который почувствовал всеобщую враждебность, объяснив ее завистью провинциалов к столичному жителю. Наконец Тарчинини с трудом оставил супругу и вскарабкался в автобус. Однако прежде чем он смог тронуться с места, Джульетта, снова во власти мук ревности, успела крикнуть:

— Послушай, Ромео! Если там бергамские девицы станут с тобой заигрывать, ты не говори им, будто тебя зовут Аминторе Роверето, ладно? Лучше скажи свое настоящее имя и добавь, что ты комиссар полиции, они сразу перепугаются и оставят тебя в покое!

И дабы придать больше веса своему заявлению, она обратилась к даме, которую впервые видела, и добавила:

— Ну где бы мой Ромео ни появился, все женщины сразу же начинают вешаться ему на шею! Честное слово!..

И она действительно во все это верила. Что же касается Тарчинини, то он, пока тяжелый автобус выруливал на дорогу, стоял с мертвенно-бледным лицом и без конца повторял себе, что отныне все его попутчики знают его профессию и то, что он скрывается под чужим паспортом. Думая про участь Лудовико Велано, он плюхнулся на зарезервированное для него место, которое оказалось рядом с римлянином.

Пока они ехали по улицам Вероны, Тарчинини смотрел на с детства знакомые места, как, должно быть, смотрела лошадь или корова, которую везут на убой и которая осведомлена об уготованной ей судьбе. Каждая улочка вырывала у него глубокий вздох, каждая площадь — с трудом сдерживаемые рыдания. Он уже не сомневался, что все эти дорогие сердцу места он видит в последний раз. Проезжая мимо церкви Санта Тереза деи Скальци, он почти явственно «увидел» свои собственные похороны, поддерживаемую под руки соседями жену, крепко сцепившихся ручонками ребятишек, Это мрачное видение разволновало его до такой степени, что он не смог сдержать слез.