— У вас что-нибудь случилось, синьор? — поинтересовался удивленный сосед.

В ответ Ромео только горестно кивнул головой.

— Потеряли кого-нибудь из близких? — не отставал римлянин.

— Пока нет.

— Ах, понимаю... Наверное, кому-то из ваших угрожает смерть?

— Да...

— Вашей супруге? Или, может, ребенку?

— Нет... мне самому.

Поначалу слегка ошеломленный ответом, римлянин быстро пришел в себя, составив себе вполне четкое представление о дурацких шутках, которые, похоже, в большой чести у обитателей Вероны, и нарочито повернулся спиной к соседу, дав себе слово не вступать с ним больше в разговоры вплоть до самого конца совместного путешествия.

Ромео же еще больше утвердился во мнении о бессердечности римлян.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Как и все, кому вскоре, может быть, предстоит расстаться с жизнью, весь путь от Вероны до Бергамо Ромео неотступно вспоминал свое детство. Он видел себя ребенком, мальчишкой, потом подростком... Он умилился при воспоминании о бабушке с дедушкой, чьи добрые лица, казалось, нарочно выплыли из туманной дали, чтобы прийти ему на помощь в эту трудную минуту. Ему слышался неповторимый говор, который, за давностью лет, казалось, должен был бы уже давно стереться из его памяти. Видел фигуры людей, которых считал непоправимо затерянными в глубинах времени. У Тарчинини было такое чувство, будто все мертвые семейства вдруг заспешили ему навстречу, и это наполнило его таким ужасом, что он — к великому изумлению ближайших соседей по автобусу — не смог сдержаться и слабо позвал «мама...». Шокированный римлянин искоса наблюдал за этим толстячком с залитым слезами лицом, который вел себя как какой-то сопливый сосунок. Находя в этом новое подтверждение своим догадкам, он теперь с полным правом уравнял северян с аборигенами с юга Италии и сицилийцами, к которым всегда относился с непреодолимым презрением. Внезапно он наклонился к скорбящему соседу и во весь голос поинтересовался:

— Если вас не затруднит, синьор, не могли бы вы лить слезы на что-нибудь другое и оставить в покое мои брюки?

Если кого-то из пассажиров и развеселило подобное замечание, то шофер, еще не забывший короткой перепалки с уроженцем Рима, напротив, неожиданно встал на защиту Ромео. Он бросил следить за дорогой и, обернувшись, бросил через плечо:

— Сразу видно, синьор, что вы человек бессердечный, если, конечно, вам интересно знать мое мнение!

— Ваше мнение, синьор, — тут же парировал римлянин, — мне в высшей степени безразлично, более того, я бы как раз очень попросил вас заниматься своим делом и следить за дорогой — если, конечно, вы не поставили себе целью непременно угодить в аварию. Впрочем, может, у вас, миланцев, принято водить автобус задом наперед?

Вскипев от злости, шофер чудом избежал столкновения со злополучным крошечным «фиатом», и сидевшая на рулем девица, с перепугу позабыв все правила хорошего тона, обозвала шофера автобуса убийцей, фашистом и даже с... сыном. Чем доставила огромное удовольствие римлянину, который, уже предвкушая окончательную победу, лицемерно поинтересовался:

— Должно быть, ваша приятельница? Сразу видно, очень хорошо вас знает...

К несчастью, на фиатике, чья хозяйка обладала даром так колоритно выражать свои переживания, оказался римский номерной знак, и шофер снова обернулся и крикнул:

— Что мужчины, что женщины — как из Рима, так обязательно нахамят! В наших краях, синьор, у женщин есть все-таки какое-то чувство приличия — ma che! — что тут говорить, похоже, у вас там даже не знают, с чем его едят, а?

— Уж не думаете ли вы, — побелев от бешенства, заорал римский житель, — что я приехал в такую даль, чтобы выслушивать нравоучения от какого-то полуитальянца?!

— Это я-то полуитальянец?

— Да все вы тут, на севере, сплошные полукровки, да и что удивительного, если вас столетиями захватывали все кому не лень!

От возмущения шофер едва не вывалился из сиденья, так хотелось ему поскорее вцепиться в обидчика, однако испуганный вопль Тарчинини вынудил его вернуться к исполнению своих прямых обязанностей, и он, показав быстроту реакции, каким-то чудом не врезался в кузов идущего впереди грузовика с овощами.

— И это у вас здесь называется вождением автобуса?! — порадовался римлянин.

В этот момент с одного из задних сидений поднялся весьма благообразного вида старичок и направился к уроженцу столицы.

— Позвольте представиться, синьор, — поклонился он со старомодной учтивостью, — Луиджи Дзамбонате, нотариус из Милана.

— Эмилио Нило, — вскочил польщенный римлянин, — владелец типографии на виа Ферручо в Риме.

— Так вот, синьор Нило, имею честь довести до вашего сведения, что вы нам уже очень надоели, и мы были бы вам чрезвычайно признательны, если бы вы наконец перестали ко всем приставать и дали бы возможность нашему симпатичному водителю спокойно заниматься своим делом. Кстати, если среди нас и есть полукровки, то это, по всей видимости, те, чьи родители имели несчастье породниться с римлянами. Ваш покорный слуга...

И с этими словами старичок не спеша вернулся на свое место, оставив собеседника в полном ошеломлении и вызвав бурные аплодисменты среди пассажиров/

***

До гостиницы, которую порекомендовал ему Мальпага, Тарчинини добрался, явственно ощущая привкус страха во рту. Нет, он вовсе ничего не имел против Бергамо, но у него никогда не было желания умирать именно здесь. Прежде так восхищавшая его панорама старого города сегодня показалась какой-то зловещей, а небо, будто специально для него одного, окрасилось в траурные тона. Открывая двери гостиницы, Ромео на минуту почувствовал, будто спускается в фамильный склеп. Вовсе не потому, что в здании было что-то мрачное, просто, напомним, веронцу в тот день решительно все представлялось в черном цвете.