— Не обращай внимания, Артур, — отзывается Люсьена. — Это всего лишь мой бывший…

«Так вот для кого она так вырядилась, — думает первый гость. — Теперь понятно, почему она хочет сплавить дочурку в специнтернат… С глаз долой, из сердца вон… Ну уж нет, дорогая, потерпишь…»

— Ухожу-ухожу! — говорит он вслух. — Желаю приятного вечера!

— Тебя не спросили, — доносится в ответ.

— Не провожай меня, дорогая!

— Постой! — все-таки перебил я рассказчика. — Того мужика зовут Артур?.. А дочку твою случайно не…

— Вот почему никогда из меня не выйдет писателя, — вздохнул Граф. — Совершенно не умею сохранять интригу… Да, Илга Артуровна Шульц моя дочь. Отчество и фамилия у нее от отчима, ювелира немецкого происхождения.

— Почему же она представляется фамилией Эглите?

— Вероятно — это творческий псевдоним. Ведь такой фамилии не существует… Впрочем, не стоит забегать вперед. Слушай дальше… Мужчина выходит в прихожую, надевает калоши и все еще мокрый плащ. Берется за ручку входной двери, но не может удержаться, на цыпочках поднимается в мансарду и заглядывает в комнату дочери. Илги дома не оказывается. Окно в ее комнате распахнуто настежь, на подоконник натекла дождевая вода. Над столе лежит большой лист ватмана, на котором нарисована огромная черная спираль, словно рассеченная алой молнией. Этот самодельный плакат измят, надорван в нескольких местах, на нем явственно отпечатались следы, оставленные женскими туфлями. Видимо, раньше он висел на стене, но его неоднократно срывали и топтали ногами. Понятно, что это проделывала Люсьена. Больше ничего примечательного в комнате Илги нет, если не считать едва ли не идеального порядка и множества книг. Это именно книги с пухлыми переплетами и строго оформленными обложками — и никаких журналов с выкройками и фотографиями манекенщиц в модных костюмах и платьях.

Идеальную чистоту нарушает лишь трогательный белый носочек, валяющийся у самого порога. Мужчина наклоняется, чтобы его подобрать и тут замечает необычную игрушку, более всего напоминающую волчок, но сделанный из черного, блестящего, похожего на эбонит материала. Стоит гостю протянуть к «волчку» руку, как тот вдруг сам по себе поворачивается вокруг оси, затем еще раз, и еще… И вот уже, постепенно ускоряется, начинает стремительно вращаться, балансируя на опорном стерженьке. Как зачарованный, мужчина смотрит на блик от лампы, что вздрагивает на лаковой поверхности волчка. Рука его, все еще протянутая к игрушке, начала ощутимо подергиваться, словно охваченная дрожью.

— Погоди! — с трудом вырвался я из оцепенения, словно я опять протягивал руку к этому проклятому волчку. — Хочешь сказать, что такая штуковина действительно была в комнате твоей дочери?

— В комнате дочери этого мужчины! — с идиотической важностью уточнил Третьяковский. — Но ты обещал меня не перебивать…

— Да, извини…

— Итак, мужчина попытается отвести руку, но не может. На лице его выступает пот. Вслед за рукой начинает дергаться голова, а затем и все тело, словно невидимая сила гнет и корежит его. Откинувшись всем корпусом назад, гость хватается свободной, тоже трясущейся рукой за дверной косяк и буквально выдергивает себя из невидимой, но цепкой ловушки. Захлопнув дверь в комнату дочери, он сбегает на первый этаж, выскакивает из дому под проливной дождь, и по инерции пробегает целый квартал. Наконец, к нему возвращается самообладание, и он переходит на шаг.

«Да что же это такое, в самом деле… — ошеломленно думает мужчина. — Как она может находиться рядом с этой дьявольской игрушкой?.. Несчастная Люсьена… Не удивительно, что она хочет сплавить дочурку куда подальше… Не-ет, Люсьена права, только специнтернат! Покуда и впрямь сиротский приют не понадобился…»

Сгибаясь под тяжестью дождевых струй, мужчина углубляется в городские кварталы. Мысли его то и дело возвращаются к происшествию в комнате дочери. Он не виделся с ней с того времени, когда она пошла в первый класс. Люсьена препятствовала, да и сам он, втянутый в круговорот столичной жизни, не слишком-то торопился возвращаться в этот промозглый городишко, тем более — только для того, чтобы повидать семью. И не потому, что ни отцовских чувств, ни угрызений совести этот мужчина не испытывает. Просто ему было не до того. Сначала он упоенно работал над своей философской системой, мысленно ставя себя вровень с Фроммом, Кьеркегором, Камю и де Шарденом. Потом, разочаровавшись в ней, пустился в загул, предаваясь изысканному пьянству и утонченному разврату. И как водится, влип в грязную историю.

— В грязную историю? — опять не удержался я.

— Да, представь… Они почему-то назвали себя кайманами, эти бандиты. Наверное потому, что в те годы в моде было все американское… В Прибалтике от них житья не было, как в свое время в Москве от «Черной кошки», только кайманы занимались больше организацией подпольных игорных домов и торговлей наркотиками… В общем, они себя правильно назвали, потому что отличались изощренной жесткостью и изворотливостью. Милиция, КГБ оказались бессильны, ибо кайманы опирались на человеческие пороки. Человек, о котором я тебе рассказываю, начитавшись модных западных философов тоже решил попробовать расширить сознание, но для этого ему понадобилось ЛСД. Как водится, нашелся тип, который вызвался помочь. Эта дрянь мужчине — предлагаю называть его Философом — не понравилась, но было поздно. Кайманы взяли его на крючок. Они оказались довольно изобретательными, у них даже был собственный сленг — кладка, популяция и прочее…

— Слушай, так вот откуда у Динамо этот жаргон?

— Да, этот недоучившийся летчик из нынешней популяции… Так вот, Философа однажды взяли на улице, отвезли в какое-то место, слегка припугнули, но не физически… В честной драке он бы устоял против троих, как минимум. Нет, они попросту прыснули в лицо из баллончика и уже беспомощного увезли. А припугнули жизнью дочери. После чего предложили поработать на них… Нет, они не требовали, чтобы он торговал дурью или заманивал денежных игроков в подпольные казино. Я уже сказал, что они весьма изобретательны. И придумали для Философа, как ни странно, дело по его специальности. У них большие амбиции, а Прибалтика становилась слишком тесна для их популяции. Поэтому они поставили перед ним задачу по внедрению в умы молодежи особой философии, которая бы толкала неглупых мальчишек и девчонок к употреблению тех же наркотиков…

— И ты согласился на это?

— Философ — согласился, — ответил Граф, словно нарочно отстраняясь от героя своего рассказа. — Так возник «Процесс». Совершенно бредовая, полностью высосанная из пальца теория, внешне очень привлекательная… Помнишь, я говорил о плакате, обнаруженном в комнате Илги?

— Рассеченная спираль…

— Да. Суть этой теории заключается в том, что жизнь — это спиралевидный процесс, который приводит в распаду, попросту — к смерти. И если хочешь обрести бессмертие, стань молнией, которая рассечет спираль!