Шрифт:
И тут Жерар заговаривает со мной про мою баржу:
— А какая у тебя баржа?
— Баржа…
— Ведь ты живешь на барже?
— Да, на барже.
— И здорово жить на барже?
— Ну да, иначе я б не жил на барже.
«Мотор! Работаем…» Со всех сторон стрельба, мелкие перебежки, пулеметные очереди, стук пуль о машину, пробитые шины сдуваются, и тут я ору:
— Я требую баржу, и немедленно!
— Стоп!
Я уверен, что этот негодяй все сделал нарочно. Он обожал сбивать меня с толку, а сбить меня — дело нетрудное. А тут еще он лежал под дулом моего пистолета. Я думал, мне ничто не угрожает.
Естественно, тут же прибегает разъяренный Вебер. Он всегда и во всем стремится к совершенству. Вебер — это аккуратист, подвижник, жрец. И речи нет о том, чтоб звук наложить потом, значит, все придется переснимать. После того как организуют новую перестрелку.
Жерар мне говорит:
— Ты повнимательней! Говори не «баржа», а «машина». Только не перепутай, говори «машина», а не «баржа»…
Заботливый такой, внимательный — вот негодяй!
— Давай повтори: машина…
— Машина.
— Правильно. А не баржа.
— Нет, не баржа.
Мотор, пулемет, пули, опять колеса взрываются, машина оседает, и я ору:
— Я требую маржу, и набедренно!
— Стоп!
Вебер налетает на нас. Я втягиваю голову в плечи, но он, как это ни странно, обращается к Жерару:
— Он что, напился?
А тот, лицемерная задница, озабоченно смотрит на меня и говорит:
— Да вроде нет…
К несчастью для него, этих трех слов хватило, чтобы в воздухе повис такой запах абсента, что можно было разливать по рюмкам. Запах перегара был дьявольский, нечеловеческий. Уверяю вас, его можно было распознать за версту… и сообразить, что ближе подходить не стоит. Можно упасть в обморок.
Естественно, до всех тут же доходит, в чем дело, я начинаю улыбаться. Он себя выдал, факт налицо, с меня сняты все обвинения, от истины никуда не уйти, да и от Вебера тоже…
Сюрприз: Франсис Вебер в ярости кидается на меня:
— Я так и знал! Ты напился!
— Я?!
— Ты, а кто же? Жерар мне неделю назад поклялся больше не пить! И ты немедленно поклянись!
Я мог бы протестовать, но я не доносчик. Так что пришлось дать слово.
И в довершение всего Вебер сказал Жерару:
— А ты за ним присматривай!
Присматривать за мной! За мной!
Ей-богу, все давно знают, чего стоят клятвы Депардье!
Дело нехитрое: если он поклялся не пить, на него нападает хандра, а когда он хандрит, то пьет!
Мы это знали по крайней мере со времен «Невезучих». И больше боялись того, что будет на следующий день после клятвы, чем на следующий день после пьянки.
Сцена с портье, например, навсегда останется в моей памяти. Мне бьют морду, и потом я ползу по гостиничному холлу. Депардье входит во вращающуюся дверь, сгребает меня в охапку и зовет носильщика.
Просто, не правда ли? То есть просто, если на трезвую голову, а я знал, что такой головы у него в тот день не было. Если он выпьет, у него глаза незаметно сходятся к носу. Так вот, в тот день они просто приклеились к крыльям носа. Он был совершенно в стельку. Ну я-то был в курсе, потому что уже немного его изучил, Веберу же он выдал себя еще одной маленькой деталью.
О, совсем крошечной: на первом дубле он вошел во вращающуюся дверь, сделал полный оборот и стал искать меня на улице.
Естественно, Вебер был вне себя, и дубль пришлось переснимать.
Начали. Входит Депардье… Все в норме. Тут он наступает мне на руку… Всем весом…
Депардье стоит у вас на руке. Вы можете себе это представить?
И если бы еще Депардье порожняком, а то полный под завязку!
Естественно, я заорал.
— Теперь ты мне решил кадр запороть?!
— Да я не виноват, это все он!
И Жерар добавляет:
— Браздиде, я дебдожко уздал.
— Да, устал в стельку! Переснимаем!
Третий дубль. И тут, о чудо, он входит, сгребает меня… Да разве могут полбутылки рома помешать ему поднять меня в воздух — наоборот, так ему легче держать равновесие. Словом, все прошло отлично. Правда, мы так и не поняли, кого он все время звал!
— Брагразих! Баргазних!
В конце съемочного дня Вебер поручил своему ассистенту Филиппу следить за нами.
И тот следил. Глаз не спускал. Думаю, в бытность ассистентом у него не было задания труднее.