Произошедшее в №-ском отряде событие укрепило славу брониславки. Однажды группа готовилась к выезду на задержание, бойцы, надевшие весь защитный комплект, стояли позади огромного грузовика и негромко переговаривались в ожидании команды: «На взлет!» Трудно было потом установить, что взбрело в голову водителя грузовика, то ли желание поровнее поставить машину, то ли еще какая причина, но он вдруг резко и быстро сдал назад. Бойцы шустро порскнули в разные стороны, но боец Петрухин, неловко зацепившись за что-то, грохнулся плашмя на землю прямо под колесами, и те въехали на его тело, автомашина остановилась.

Водитель грузовика почувствовав, что наехал на какой-то бугорок, заглушил двигатель и выскочил из кабины. Картина, представшая перед ним, заледенила его как истукана, он замер, не в силах ни двинуться, ни охнуть, ни вздохнуть, лицо его приобрело цвет того благородного мрамора, из которого древние ваятели создавали свои вечные шедевры: из-под массивных счетверенных колес грузовика торчали человеческие ноги, само тело было под колесами, а снизу неслась звучная, сочная, щедро украшенная эпитетами, сравнениями и даже метафорами не вполне литературная речь. Проще говоря – совсем нелитературная.

– Что стоишь!!! – заорали на водилу отрядники. – Давай вперед!!!

С белым, перекошенным какой-то жуткой, не поддающейся никакому контролю гримасой лицом, дрожа всем телом, водитель метнулся в кабину, перевел на первую скорость, рванул вперед. Вылезти из кабины он уже не смог, тело и мозг охватили бессилие и апатия, и только одна мысль осталась: «Если что – пойду, повешусь!»

Пересилив себя, водитель неловко выглянул из кабины, «раздавленный» стоял на своих двоих и продолжал свою речь, но более сдержанно и не столь экспрессивно, как под колесами грузовика. Пораженный в самое сердце своим нелепым падением, Петрухин и желал бы сорвать злость на водителе, но прекрасно понимал, что брониславка защитит от ударов не только его самого, но и «обидчика». Тут, очень кстати, подбежал командир отряда и скомандовал вылет, ситуация заглохла.

Продолжение наступило вечером, когда в обиталище спецов постучали. На разрешение войти дверь открылась, и появился тот самый злополучный водитель, нагруженный сумками и пакетами по самое не балуйся. На немые вопросы, зачем он здесь, водитель, запинаясь, произнес:

– Я… это… в порядке… э-э-э… искупления вины, – и стал выгружать из пакетов стеклянную тару, наполненную розоватой жидкостью и множество съестных припасов. При виде такого, Журавлев, самый крупный представитель отряда прогудел:

– А ты знаешь, что спецы не пьют?

– И не курят, – в тон ему отозвался Петрухин, а потом они хором произнесли:

– Но, если от чистого сердца…

– От чистого, ребята, от чистого, – затараторил осмелевший водила, – я виноват, как получилось – и не знаю. Это все, – он обвел взглядом стол, – просто по-товарищески.

– Тогда, ладно, – пробасил Журавлев, – по чуть для примирения и за знакомство – вполне приемлемо.

Таким образом был улажен конфликт, возникший рано утром.

В начале следующего дня к полету на воздушном шаре готовился Мирон Вяльцев. Он предпочитал летать в одиночестве, ему нравилось наблюдать движение по земной поверхности с высоты птичьего полета, естественно, в хорошую погоду. А сегодня погода обещалась, по внешним признакам, быть замечательной, хотя прогноз и грозил появлением некоторого скопления облаков и незначительным усилением ветра – но ничего критичного. Когда он уже готов был подняться в корзину, подошел Ефим Петрович Катин, начальник аэродрома, грузный мужчина средних лет, с задорно торчащими усами и пепельной головой из-за смешавшихся на ней седых и черных волос.

– Прогноз слушал?

– Конечно, Ефим Петрович, – ничего критического.

– Смотри, ты же знаешь, как непогодники могут ошибиться.

– Ну, не настолько же.

– Слышал, вчера в Дубове мой дружок, Кристиан, намахнулся с двухсот метров? Если бы не мой подарок ему, сегодня бы и отпели.

– Хороший, видно, подарок, мне бы такой.

– Пошли, организую.

– Нет, Петрович, не хочу возвращаться – пути не будет, давай завтра.

– Стой, жди меня, я сейчас.

Петрович развернулся и спорым шагом направился к строению, где был его кабинет. Через несколько минут он протягивал Мирону что-то нежно-воздушное серого цвета. Развернув предложенную Катиным тряпицу, летун захлебнулся смехом, но Петрович оставался абсолютно серьезным.

– Надевай при мне, не хохочи, – сказал он, – дали нам десять комплектов, а я решил, что нам, летунам, и одной детали хватит, полный комплект – это от пуль и осколков, а нам – лишь бы с высоты не сверзиться. Надевай, надевай, и не вздумай снимать, кстати, передарить тоже нельзя – пустой номер.

Смирившись с суровым начальником, Мирон натянул футболку и полез в корзину.

Двигаясь на немалой высоте, воздухоплаватель озирал окрестности, готовил аппаратуру для фотосъемки. Когда шар пролетал над густым лесом, приближаясь к виднеющейся вдали реке, внезапно Мирон почувствовал запах озона, потом раздался хлопок, и шар, ни на что не годными лохмотьями, скользнул вниз. Одновременно с этим летчик почувствовал рывок свободного падения, но испугаться не успел, потому что падение тут же замедлилось. Корзина заскользила над верхушками деревьев, волоча за собой ошметки, некогда бывшие воздушным шаром. Мирон выхватил нож и обрезал веревки, остатки шара ухнули вниз, а корзина продолжила свое скольжение, словно с невысокой горки. Страха почему-то у Мирона не было, то ли он поверил Петровичу, что защищен от всех бед, то ли потому, что не ощущал свободного падения, то ли потому, что не верил, как всякий человек в неизбежность страшного окончания личной жизни. Во всяком случае он, подобно Бабе-Яге, только без метлы, пролетал над лесом.