Товарищ принялся расписывать прелести нашей жизни, а я слушал и думал: «Он не понимает». Такие, как я, вечно встревали в неприятности из-за своей жажды приключений. «Взрослый ребёнок» – презрительно говорили об очередном бунтаре, который сгоряча попытался прорваться в Оазис или ещё куда, получая в награду побои от бдительных Стражей. Я перебил приятеля:

– Так как в Красную Зону попасть, не знаешь?

Тот явно обиделся:

– Ты не слушал меня?

– Слушал, слушал, – соврал ему я. – Но я уже всё решил, Бейбут.

Тот тяжело вздохнул. На глазах у него выступили слёзы, как выступают у матери, смотрящей на безнадёжно больного сына. Размазав влагу грязной ладонью по лицу, Бейбут сказал надтреснувшим голосом:

– Не знаю, друг. Я надеюсь, что ты всё же передумаешь…

Я разочарованно вздохнул и обнял товарища, похлопав по спине:

– Всё будет хорошо со мной, не переживай! Не маленький уже!

Я отстранился, выдавливая улыбку. Оба мы понимали, что это ложь – хорошо уже не будет. Один неверный шаг – и меня казнят, повесив где-нибудь, как дикую собаку. Солнце опустилось за горизонт. Я пожал приятелю руку и зашагал домой, терзаемый поиском пути в Красную Зону…

* * *

В дверь несмело стукнули. Спросонья я подумал, что стук раздался у меня во сне. Снова стучат. Пытаясь сбросить остатки сна и холодея от страха, я распахнул дверь, тут же выдохнув с облегчением. На пороге стоял мой приятель. Он протянул мне что-то, завёрнутое в тряпки:

– Держи! Направь с утра на цех и сделай пару выстрелов. Можешь покричать, что убьёшь кого-нибудь. За угрозу жизни рабочих тебя отправят в Красную Зону.

Я чуть не расплакался, тронутый поступком друга. Было видно, что он безумно страдает, теряя меня. Но Бейбут остался верным товарищем и принял мой выбор. Я забрал у него промасленный свёрток с продолговатой железкой, а приятель уже вовсю рылся в своём дряхлом рюкзаке, сбивчиво тараторя:

– Вот, тут это… Припасов купил тебе, там можно взять с собой вещичек, машинку только спрячь! Тут ещё… Вот тут зажигалка… Здесь, смотри, сигареты… Не забыл чего? Ах да! Вот бражки немного, тут вода, тут складной ножик, его пропустят, шмонать вроде не должны, я узнал всё… А, вот ещё тебе штуковина, отдал целое состояние, так что спрячь хорошенько!

Кучу разнообразного добра, которое он пихал мне, завершал небольшой чёрный предмет. Приглядевшись в темноте, я узнал карманный пистолет. Маленькое чёрное оружие зловеще поблёскивало двумя стволами. Друг пояснил:

– Там две пули внутри, э-э-э… Патрона, вот! Нажимаешь на один крючок, потом на второй. Можно оба. Заряжать знаешь как?

Я кивнул. Бейбут сунул мне свёрток с патронами, добавив:

– Ты, главное, не привлекай внимания, не выделяйся. Там наверняка много народу будет, я на всякий случай дал через Аржана взятку, чтобы тебя не смотрели особо, но лучше не зарываться. Бывай, Милад! Я буду дико скучать…

Товарищ всхлипнул. Я крепко обнял друга, пожелал ему счастливой жизни со своей дамой сердца и заверил, что обязательно выберусь. Тот энергично кивнул, зная, что я обещаю невозможное. Напоследок мы закурили, крепко пожали друг другу руки, и Бейбут ушёл, растворяясь во тьме…

* * *

Я не спал – всю ночь набивал ветхий рюкзак щедрыми подарками товарища. Пистолет я спрятал в голенище рабочего ботинка, патроны засунул во второй. Тату-машинку тщательно завернул в разное тряпьё и закинул на дно рюкзака. Руки почти не дрожали – организм устал от нервного напряжения, перейдя в фазу тупого, отрешённого спокойствия. Вышел я из барака засветло, крепко сжимая обмотанное в тряпки кустарное ружьё.

Подойдя к цеху, я встал в отдалении, глядя на громаду знакомого здания пустыми глазами. Место, где я провёл большую часть сознательной жизни, больше ничего не значило. Я вздрогнул, осознав, что уже завтра не увижу больше ни мастера, ни старого Ломика, ни своего друга, ни этого цеха. Снова хотелось курить – чёртова привычка богачей перешла и ко мне. Интересно, у них это тоже от нервной жизни?

Появились первые рабочие. Сонные лица с удивлением переводили глаза с меня на свёрток, а потом обратно. Впрочем, вопросов никто не задавал – своих дел хватает. Забрезжил пылающими красками рассвет, готовясь обрушить жару на Айшуйю, словно молот на наковальню. Друга не было видно – оно и к лучшему. Я посмотрел на вереницу рабочих – пора.

Словно во сне я скинул тряпьё. Ржавый кусок металла, который был сделан какими-то подвальными умельцами, оттягивал руки. Будто бы глядя со стороны на самого себя, я заорал:

– Убью, твари!

И спустил оба курка.

Громыхнуло так, что заложило уши. Я не слышал криков рабочих, а только звон в ушах. Ружьё вывернуло мне пальцы, упав на землю. Кусок жести, который висел над входом, камнем рухнул вниз, ударом об землю подняв столб ржавой пыли. Мастер вскочил, перевернув стол. Рабочие бегали вокруг, словно муравьи. Кто-то кинулся на землю, зажав голову руками. Звон в ушах стих, сменившись на вопли и ругательства вокруг. Я услышал тяжёлый топот ног – быстро они. Ко мне подскочила юркая фигура в потёртой униформе ржавого цвета и ветхом бронежилете.