Джеймс Уотсон в жизни не видел более красивого места, чем Кембридж. Его заворожили готические здания колледжей из кирпича и известняка, их огромные залы, часовни, шпили, зеленые газоны вокруг. Ни гранит Чикагского и Индианского университетов, ни пальмы Калифорнийского технологического института, ни лесистое побережье Колд-Спринг-Харбора не подготовили его к совершенству, которым он теперь имел возможность наслаждаться, просто приходя выполнять свои обязанности. Именно в Кембридже Уотсону в итоге открылась прекрасная в своей гармонии тайна всех живых существ.

Успешно сбежав из холодного серого Копенгагена, Джеймс не собирался тратить силы на биохимию вирусов под руководством Роя Маркема в Институте Молтено. Джон Кендрю уже поведал Максу Перуцу о том, какие препятствия пришлось преодолеть протеже Сальвадора Лурии, чтобы приехать в Кембридж, характеризуя Уотсона как блестящего молодого человека, который очень пригодился бы в биофизическом отделе Совета по медицинским исследованиям. Перуц и Кендрю намеревались установить структуру белка гемоглобина, содержащегося в эритроцитах и служащего переносчиком кислорода из легких ко всем органам и тканям организма. Они изучали также сходный, но проще устроенный белок мышц миоглобин. Оба этих белка содержат железо и связывают кислород, они имеются у большинства позвоночных животных, включая всех млекопитающих {462} .

Из-за небольшого роста, обширной лысины, очков с толстыми стеклами и австрийского акцента Макс Перуц казался старше своих 37 лет. За его вежливостью и добротой скрывались ипохондрия и целый ряд причудливых фобий – скажем, он не ходил в рестораны, в которых горели свечи, и считал незрелые бананы и минеральную воду опасными для здоровья. Отпрыск еврейской семьи, разбогатевшей на внедрении механизированных ткацких и прядильных станков в текстильную промышленность Вены, Перуц вырос в привилегированных кругах. В 1932 г. он поступил в Венский университет, где не стал изучать юриспруденцию, как хотели родители, а сначала пять семестров изучал аналитическую химию неорганических соединений, а затем увлекся органической химией и биохимией {463} .

Макс был крещен как католик, однако это едва ли защитило бы его от смертоносной антисемитской политики Гитлера. К счастью, в 1936 г. он уехал из Вены, потому что заинтересовался открытием витаминов, стимулирующих процессы роста, которое сделал Фредерик Хопкинс из Кембриджского университета, удостоившийся в 1929 г. Нобелевской премии по физиологии и медицине. В Кембридже Перуц работал, правда, не у Хопкинса, а под руководством харизматичного Джона Бернала и влиятельного Уильяма Лоуренса Брэгга. Выбирая тему для диссертации, он спросил Бернала, в каком направлении нужно действовать, чтобы разобраться, из чего и как построены живые клетки. Бернал провидчески ответил: «Тайна жизни – в структуре белков, и единственный путь к ее разгадке – рентгеноструктурный анализ» {464} . После вторжения Гитлера в Австрию в марте 1938 г. родители Макса бежали в Швейцарию. В 1939 г. Брэгг помог ему получить грант Фонда Рокфеллера, что дало старт его научной карьере и позволило перевезти родителей в Англию. Неудивительно, что в 1981 г. Перуц отметил: «Меня сформировал Кембридж, а не Вена» {465} .

Как Перуц вспоминал позднее, как-то вечером в сентябре 1952 г. в его кабинет «ворвался странный молодой человек с короткой стрижкой и глазами навыкате и, не поздоровавшись, спросил: "Можно мне здесь работать?"» {466} По воспоминаниям Уотсона, он был более почтителен и «трепетал» перед перспективой трудиться в самой прославленной физической лаборатории в мире. Перуц согласился взять его, вручил учебник по физике, заверив, что для исследований, которые он задумал, «много математики не потребуется», и в общих чертах рассказал о своей недавней работе, подтверждавшей ?-спираль Полинга, причем нечаянно ошеломил Уотсона, упомянув, что для этого ему понадобилось всего 24 часа. Уотсон вспоминал: «Я совершенно не понимал объяснений Макса. Я не знал даже о законе Брэгга, фундаментальном в кристаллографии». Задурив новичку голову непостижимыми формулами и терминами, Перуц предложил ему прогуляться по Королевскому колледжу вдоль реки до главного двора Тринити-колледжа – в следующие полтора года Уотсон пройдет этим путем бесчисленное множество раз. Впоследствии он неоднократно говорил, что после этой прогулки, раскрывшей перед ним красоту Кембриджа, последние сомнения из-за отказа от гарантированного прежнего варианта карьеры развеялись {467} .

После прогулки Перуц и Уотсон осмотрели дома, где жили студенты. Джеймсу они показались унылыми и сырыми, пропитанными атмосферой романов Диккенса. Впрочем, он нашел почти приемлемую комнату в двухэтажном доме за лужайками Джезус-Грин, всего в десяти минутах ходьбы от Кавендишской лаборатории {468} . На следующее утро его познакомили с Брэггом, которого он сначала окрестил «полковник Блимп», подразумевая этакое ископаемое от науки: «Коротает дни в лондонских клубах… фактически в отставке, и гены его вообще не волнуют» {469} . (Уотсон имел в виду персонажа популярного британского комикса – напыщенного пузатого ура-патриота, придуманного карикатуристом Дэвидом Лоу и ставшего в 1943 г. прообразом героя фильма «Жизнь и смерть полковника Блимпа».) Лишь заглянув в послужной список Брэгга, он узнал, что тот, оказывается, нобелевский лауреат по физике, так что в высоком научном уровне можно не сомневаться {470} .

Потом Уотсон встретился также с Джоном Коудери Кендрю, когда тот вернулся из США. Кендрю, сын известного климатолога, профессора Оксфордского университета, закончил Тринити-колледж в Кембридже с дипломом первого класса с отличием, во время Второй мировой войны участвовал в разработке радиолокатора в научно-исследовательском институте Королевских военно-воздушных сил Великобритании, подполковник авиации. После войны Кендрю возобновил занятия в Кембриджском университете и, защитив в 1949 г. под руководством Брэгга диссертацию о различиях между гемоглобином плода и взрослой особи у овец, стал не просто коллегой, но правой рукой Перуца. Его открытия оказали огромное влияние на практику педиатрии, в частности неонатологии {471} .

Став сотрудником Кавендишской лаборатории, Уотсон съездил в Копенгаген, чтобы собрать немногочисленные пожитки и попрощаться с Германом Калькаром {472} . На обратном пути в поезде, утомленный однообразным пейзажем за окном, он дремал и мечтал. В 2018 г., когда его спросили об этой поездке, он не вспомнил, о чем именно думал, но сказал, что сознавал: часики тикают и у него не так уж много времени, по истечении которого его кембриджская карета обратится в тыкву и ему придется вернуться в Америку, имея – или не имея – важное открытие на счету {473} .