Он привез ее обратно в гарнизон, где незамедлительно был вызван командиром части, который лишь коротко спросил:

– Не стыдно?

– Так точно! – ответил прапорщик.

Что «так точно» – стыдно или, наоборот, не стыдно, – командир не уточнял, лишь сказал, что уже две недели как в Афганистане армия СССР исполняет свой интернациональный долг, а потому он приказывает прапорщику как опытному военнослужащему отбыть по назначению в Кабул, где местным командованием он будет прикомандирован туда, куда сочтут нужным.

– Да, – добавил командир, – экзамены в училище вы сдали на «отлично», и вам присвоено звание старшего лейтенанта. Погоны у кладовщика. Сами обмоете… Старшего, за выслугу и боевые успехи… Можете быть свободны!

– Так точно! – козырнул Протасов и отбыл, а командир, глядя на закрытую дверь, вдруг вспомнил лицо жены Бычкова на похоронах и, к своему стыду, чуть было не излился в собственные галифе с красными генеральскими лампасами. Долго и глубоко вдыхал огромными, будто лошадиными, ноздрями воздух.

Она поехала с ним.

Афган был чем-то похож на Киргизию, только песка гораздо больше и горы выше, а так – первобытнообщинный строй и американское оружие вперемешку с советским. Из Кабула старшего лейтенанта отправили в провинцию Газни, а вдову Бычкова оставили в столице как перемещенное лицо с неопределенным статусом. Она не приходилась Протасову официальной женой, а гражданские жены, как и на старой большой войне, назывались ППЖ – походно-полевые жены, и в новейшей истории их не недолюбливали.

Он не желал Ольге такой уничижительной участи, а потому сказал, что она при первой возможности будет его женой.

От временной квартиры, под истошные крики муэдзина, старшего лейтенанта увозила к аэропорту старенькая «Тойота». Ольга стояла на балконе, сдвинув развешанное после стирки белье, и провожала Олега все той же странной магической улыбкой. В эти секунды, оглядываясь, видя ее на крошечном балкончике, Протасов понимал, что до конца страсти еще далеко, но знал наверняка, что всему на этой земле приходит конец, а страсть, о которой он мечтал, которая от Бога, длящаяся как на земле, так и на небе – есть ли она?.. Если ее нет – значит, вообще ничего нет, все бессмысленно… А есть ли в ней такая страсть? А есть ли небо?

На транспортном самолете он был доставлен по месту назначения, откуда прибыл на боевые позиции и отправился в командирскую палатку представляться по форме. В большом, разваленном от времени кресле с кучей старых протертых ковриков на сиденье прикрывающих вылезшие пружины, вполоборота сидел нога на ногу бородатый подполковник и под звуки группы «Бони М» из двухкассетника наслаждался курением кальяна со вкусом персика.

– Товарищ подполковник! – доложил вновь прибывший. – Старший лейтенант Протасов для прохождения службы… Опа… – на этом месте у него разом пересохло в горле, когда его новый командир повернул голову в фас. Лицо офицера вытянулось, а затем расплылось в улыбке до ушей. – Товарищ Гоголадзе!..

Подполковник сорвался с кресла и крепко обнял Протасова, гладя его по лысой голове с двумя кратерами:

– Узнал, чертяка!

– А то!..

Грузин расцеловал старлея как собственного сына, долго тискал его, приговаривая, что возмужал боец, мужик, бля, что они повоюют вместе, исполняя интернациональный долг.

– А наши?.. Из наших кто-то есть?

– Кто-то есть, кого-то нет… – Гоголадзе плюхнулся обратно в кресло и забурлил кальяном. – Хочешь?

– Я ж не курю.

– Так и я… Здесь закурил. Кальян из чистого серебра! Как тут не закурить! Хочешь с персиком, хочешь с бананом… – выдохнул струю голубого дыма, заклубившегося к отверстию в палатке, и за спиной Протасова кто-то нарочито прокашлялся. Старлей обернулся – и через несколько секунд узнал Винни-Пуха, стоящего сзади с калашниковым на груди, обвешанного всяческим оружием: на левом предплечье – нож-крокодил, во внешних карманах бронежилета – гранаты, а на поясе – широкий погонный ремень с запасными рожками для автомата. Он еще раз кашлянул, прочищая горло, мелькнув красными губами в огромной седой бороде, как будто крякнул, узнавая Протасова. Он сунул руку за пазуху и облизал липкие пальцы.

– Откуда здесь мед? – удивился старлей.

– Отлипай?.. Отлипай, это ты?! – вновь крякнул Винни-Пух, узнавая Протасова.

– Я.

– Лысый, как моя жопа!.. Кстати, до сих пор болит, – признался седобородый пятидесятилетний мужик.

Обниматься не стали, но забухали крепко. Пили настоящий виски, из пятилитровых бутылей, подвешенных на специальные качели, для облегчения розлива, закусывая советскими консервами и холодной бараниной, вспоминали былые времена, веселые и беззаботные. Видать, в песках всем было некомфортно… К ночи проблевавшийся старлей поинтересовался, кто здесь еще из своих.

– Здесь все свои, – ответил Винни-Пух. – Только ты их не знаешь. А кого знал, те уже по разным концам света разбросаны. Телами мертвыми… Я тебе обещал, что на лицо сяду, помнишь?

– Да, помню.

– Жди. А пока разольем в дырки на твоей башке!

– Там за палаткой, метрах в двадцати, с пацанами твой знакомый лежит, – сообщил подполковник Гоголадзе.

– Кто? – Протасов подставил под вискарь голову.

– А Зыкин, майор, помнишь? Тренер твой по самбо…

Хлебнули из мятого черепа старлея, а потом он ушел за бархан, нашел между одинаковых обелисков со звездами, обмоченных шакальей мочой, бьющей острейшим запахом по носовым рецепторам, отыскал могилу Зыкина с фотографией, поднял вверх указательный палец дулом пистолета и три раза дернул им, изобразив выстрелы: