– Надеюсь, нет. У меня невеста под Тель-Авивом. Рахиль. Умирать мне нельзя…

Франчишек, пятнадцатилетний балбес, узнав на кухне, что старик которого он обслуживает, миллиардер, да еще и все знает об этом мире, экстрасенс, решился задать «святому» еврею вопрос, который мучил его уже пару лет. Он несколько раз подходил к беседующим, но не решался, а теперь, когда старик встал и отправился в комнату отдыха, отважился. Он вошел в тот момент, когда Эли вытирал салфеткой руки. Неожиданно перед мальчишкой вырос охранник с глазами навыкате, как у золотой рыбки, которая решила стать пираньей.

– Тебе чего, малыш? – спросил Вольперт.

– Так вот, нурофен принес, как просили.

– В туалет?! – миллиардер посмотрел на поляка. – Ну давай спрашивай, что хотел, – и еле заметным движением головы отправил охранника наружу.

– А можно поляку спрашивать у еврея?

– Ты человек?

– Отец с матерью говорят, что я свинья!

Эли Вольперт давно так не смеялся, но легкие его были по-стариковски слабы, и он, кашлянув, спросил: – Сам-то, что думаешь?

– Конечно человек! – без сомнений в голосе ответил Франчишек. – Немного повзрослею и стану человеком! – уточнил.

– И я человек. Хотя для родителей в детстве тоже, может, был свиненышем. Спрашивай!

– Вот мне часто ночью снится… – шабесгой покраснел от интимности того, что хотел поведать, но переборол себя. – Мне снится, что я с прекрасной незнакомкой, что у нас с ней любовные отношения, мы голые и вспотевшие, самый-самый пик, я вот-вот приеду в пункт назначения, кран открыт – и… И я просыпаюсь… Кран открыт, но в нем пусто, и как бы я ни дергал его, он как будто не мой совсем, принадлежит не мне, а сну в голове, и сон еще не развеялся… Во сне я тот же Франчишек! Как так? Во сне одна жизнь, просыпаешься – другая. Пытаешься их соединить… А член и во сне стоит, и наяву. Во сне у него секс, а проснешься – твердый бесчувственный огурец. И как мне с этим быть?

«Не знаешь, где найдешь, где потеряешь! – еще раз убедился старик. – Вот тебе от гоя вопрос – как выстрел в десятку. Вот о чем евреям надо дискутировать долго, и обложиться умными книгами, чтобы ответ дать. А здесь польский мальчик нащупал словами одну из самых важных тем, для кого-то гипотез: о множестве реальностей, о возможности перехода из одной в другую, в третью… Пусть его вопрос звучит как призыв к возможности плотской разрядке, чтобы прыщей меньше стало – а на самом деле он сам себя спрашивает: где я был во сне?»

– И ты не можешь разрядиться? – уточнил Вольперт.

– Не могу… Не получается до того момента, пока сон не развеется окончательно.

– А потом можешь?

– Потом – да.

– Сон, малыш, нельзя перенести в реальность!

– Но если стоит во сне?

– Лучше говорить «эрекция»… Представь себе, что ты погрузился в мечты заиметь сто тысяч злотых и о том, что ты на них купишь. В воображении у тебя появляются прекрасный мотоцикл, часы, девушка и много чего еще. Они уже твои, ты с ними сроднился. Твое тело вибрирует, мозг возбужден до предела. Но от твоих реальных чувств, истового желания сто тысяч тебе не обломятся, и ни тело, ни голова твоя не получат ожидаемой разрядки… И перестав воображать, ты чувствуешь себя идиотом…Так и сон, наяву: он лишь воображение наше – а от воображения что?

– Ни хера! – ответил Франчишек.

– Точнее не скажешь! Время изменчиво! – напоследок сказал старик. – Иди уже, принеси какую-нибудь конфетку кисленькую…

– Может, кофе, чай, рюмочку?

– Нет, конфетку, если отыщешь – лимонную сосалку. Раньше их на площади продавали… Лет сто назад…

Но не мелодраматические воспоминания о далеком детстве, родной земле и пьянящем воздухе кшиштофских предместий заставили миллиардера остаться.

Эли еще на первом саммите узнал в русском представителе пчелиной королевы продавца конфет. Больно колоритная внешность. Лысый череп во вмятинах, рытвинах и ухабах. Потом он узнал его фамилию. Чисто русскую, из классической прозы – Протасов. Этот русский может переходить из одного сна в другой, этот знает, что время изменчиво… Личность Протасова явилась причиной, чтобы Эли Вольперт остался в Польше посмотреть, как русский будет влиять на процесс… Параллельно дети Моссада изучали жизнь компаньонов: как косоглазого киргиза, так и персонажа с литературной фамилией.

9Судный день.

10.

Она ждала его на маленьком балконе обшарпанного дома в шумном районе Кабула. Она смотрела светло-голубыми глазами куда-то вдаль, в неясное место, будто надеялась, что оттуда явится луч солнца и воплотится в Олега. Ее губы были приоткрыты, словно ей нужно было понемногу выпускать переполняющую ее любовь, чтобы душа не взорвалась ядерным грибом… Под надоевшие завывания муэдзина она по нескольку раз в день перестирывала постельное белье, на котором они спали в ночь перед его отъездом. Ей казалось, что простыни пахнут им, его телом, ее рассольником. Если не перестирывать, она сойдет с ума. Запах есть, а его нет. И вестей нет… Она пила много кофе, сваренного в старинной помятой турке, чтобы бешено стучащее сердце отвлекало от мыслей о нем.

Она почти не ела. У нее закончились деньги, и пришлось продать обручившее их с Сашей колечко.

Она съедала блюдечко кускуса, опять пила горький без сахара кофе, а потом вновь стирала и смотрела то ли за горизонт, то ли в бездну своего сердца. За горизонтом властвовала пустота, а в сердце, над его бездной, кружился смерч отчаяния. Ее губы по-прежнему были слегка приоткрыты, и местному люду казалось, что женщина-шурави счастлива, хоть и живет нищенской жизнью. Если афганцы, нищие по происхождению, считали ее беднячкой – сколь глубоким было ее бедствие в действительности.