Мир все же перестал быть тургеневским. Он раскололся на Раскольникова, «Неточку Незванову», Шаламова в списках, Ивана Денисовича, Бродского, но в нем все же осталась самая малость от Наташи Ростовой и совсем чуточку от Ассоль.

Для Ольги наступило время принятия иных реалий. Казалось, что после такой трагедии она начнет писать что-то эмоциональное, выплескивая из души нестерпимую боль, но она, наоборот, бросила стихосложение раз и навсегда. Мир не для стихов, в нем слишком много прозы.

Она все больше сидела дома, в просторной квартире на Фрунзенской набережной, продолжала читать книги из богатой отцовской библиотеки и часто разбирала родительские вещи, мамины кофты и пиджаки отца, иногда засыпая возле гардероба, а как-то, очнувшись увидела смятый крохотный кусочек тетрадного листа с начертанной на нем оборванной картой. Какая-то равнина, две небольшие горыблизнецы, между ними речка. На одной из гор отцовской рукой был нарисован круг, внутри которого начертаны лишь две буквы: «Au». Она была дочерью геолога, а потому открыла карты регионов Советского Союза и с упорством, которого не знала прежде, через неделю отыскала похожее место в Центральной Азии…

В очереди за молоком она увидела прекрасного молодого человека, с погонами лейтенанта, так похожего на белогвардейца, застреленного женщиной в лицо. Ей не нужно было проявлять инициативу – офицер сам ее заметил, раскрасневшись щеками, будто не лето блистало своим теплым июлем, а сильный январский мороз прихватывал лицо. Он нестерпимо долго решался с ней познакомиться, а потом, купив молока в розлив, подошел к ней:

– Это молоко для вас, – и протянул бидон.

Она опешила.

– А вы?

– Мне не нужно…

– Зачем же купили?

– Для вас.

– Вместе с бидоном?.. Возьмите взамен мой…

На следующий день они катались на речном кораблике, пили газировку с тройным сиропом и ели мороженое с розочкой в вафельных стаканчиках.

А вечером они целовались…

Саша окончил военное училище и прилетел в Москву для назначения. У них было совсем мало времени, и он сделал ей предложение, и она его с радостью приняла.

Он привел ее к своим родителям, как раз находившимся в отпуске между прилетом из Японии и поездкой с гастролями в Амстердам.

В известном районе ХЛАМ, как его называли в народе, где когда-то построили дома для литераторов, художников, артистов кино и эстрады, на Черняховского, 5, Саша познакомил ее со своими родителями – артистами цирка лилипутов, всей небольшой труппой получивших в этом доме квартиры. Весь вечер они пили самоварный чай, сидя на высоких стульях за большим столом.

Ей особенно понравилась Сашина мама Лара, сантиметров пятьдесят ростом, которая не могла скрыть гордость за сына, временами так и вспыхивая щеками от счастья. Маленькая женщина то и дело оглядывалась, будто проверяла, как там дела, все ли хорошо, пока сын с отцом разыгрывали шахматную партию: высокий, под два метра, офицер и его отец ростом вполовину – 99 сантиметров. Лара говорила Ольге, что муж ее – один из самых высоких маленьких людей в мире. Остальные в трупе ему по пояс. За рост и стать она и полюбила Феликса в молодости.

Лилипуты-коммунисты – а как тогда было без партбилета выехать на Запад, – маленькие люди вытащили из комода запыленные иконы, зачем-то купленные много лет назад на Тишинке. Они хоть и не верили в Бога, но кое-что знали о Нем, а именно: что Иисуса распяли на кресте евреи. Они сунули доски детям для целования, а потом сыграли негромкую свадьбу, уговорив за четвертной билет пельменную на улице Усиевича встать на «санитарный день» и наварить пельмешей для всей лилипутской братии.

Она смотрела со стороны, как трехлетние дети со звонкими голосами, с морщинами на лицах курят, пьют водку и вино, кричат «Горько!». А под вечер эти маленькие люди, подвыпив, танцевали впритирку медленные танцы, жарко обнимались и целовались по-взрослому в сигаретном дыму, а потом, желая счастья до гроба, прощались с молодоженами – как оказалось, навсегда.

Через два года службы Сашу стальным шариком из рогатки убили малолетки, и друга его ранили тяжело. Родители Саши находились на гастролях в Индии, и им до конца гастролей даже не сообщили о смерти сына… Феликс и Лара никогда не приезжали на могилу сына, сохранив его в памяти живым…

А еще потом, после похорон, Сашин друг стал жить с ней.

В первую же ночь она вдруг увидела и почувствовала в нем то, о чем прежде никогда не читала, чего и предполагать не могла. Не желание ощутила, даже не любовь – а животную страсть, которую раньше и не предполагала в людях. Ее мысль дернулась и тотчас ушла, растворясь в ночном дыхании киргизской степи. Тело ощутило приход во все его клетки неизведанного до этой минуты состояния, и она закричала – молча, впервые широко раскрыв рот, изливая из него внезапно открывшийся в ней чувственный гений…

Потом Кабул, одиночество, штабные офицеры, Чечня, госпиталь в Москве, переезд в Киргизстан, жизнь в оседлом ауле, бескровная война Протасова с киргизами. Их отъезд из аула… Хотя когда это было? Вчера или завтра? И имеет ли это какое-то значение?

Он привел с той войны трофей – невзрачного Конька с ослиными ушами, и сказал ей просто, что они улетают из этого места через несколько дней, что надо готовиться. Она не спрашивала куда и что такое «улетаем», она во всем его слушала, никогда и ничего не уточняя – впрочем, как когда-то слушала погибшего Сашу. Они нагрузили на Конька тюки со своим скарбом, сели ему на спину, Конек разбежался – и взлетел в ночное небо…