Лошади остановились.

– Вон на той стороне. Видишь? Около засохшей акации... Стой!
– закричал он на лошадь, нагнувшую голову, чтобы пощипать траву.
– Я должен взглянуть еще раз на этот пень. Пойдем, я покажу тебе.

Мы перелезли через забор и подошли к обугленному пню с торчавшими остатками корней около поросшей травой ложбинки.

– Говорят, он ударился грудью об этот, а головой о тот корень.
– Питер указал на два заостренных, как пики, корня, торчавшие из пня.
– Его лошадь... Стой, где она понесла? Вон, она поскакала туда.
– Он описал рукой полукруг, охватив часть выгона.
– Немного в сторону. Потом повернула у этого дерева, пошла кругом, видно, проскакала мимо тех папоротников и затем вот по этой лужайке. Она испугалась пня и понесла.

Он отошел шага на четыре от пня и с секунду измерял глазами расстояние.

– В этом месте он слетел с лошади. Тут она бросилась в сторону.
– Питер указал рукой в сторону плетня.
– И упал он направо...
– Питер помолчал с минуту, пристально глядя на пень.
– Он так и не узнал, что его убило.

Когда мы вернулись к дрогам, Питер рассказал мне, что старик Джексон стал каким-то странным после смерти сына.

– Не то чтобы свихнулся, а как будто разорился - все время грустил.

Когда мы подъехали к запруде, Питер снова остановил лошадей:

– Вот здесь. У того берега глубоко. Пруд теперь, конечно, зарос. Он пошел прямо туда и уже не вернулся. Его старуха и младший сын сразу уехали после этого. Она страшно убивалась. Сейчас тут и соломинки не найти, чтобы трубку прочистить. Я приехал с телегой, погрузил все ее вещи и отвез их в Балунг. Ей-богу, когда она меня увидела, у нее прямо лицо посветлело. А когда я уезжал, она не выдержала. Я сказал ей, что старик Джексон был настоящий человек. Но моя старуха говорит, что от этого ей еще горше. Не знаю...

Он тронул лошадей, потом сказал:

– Говорят, что если человек утопился, значит, у него в голове какой-то винтик сломался. Может, и так... Не знаю... Только старик Джексон был не такой. Он был хороший человек. Ему и нужно-то было всего, чтобы приятель сказал: "Не падай духом", - и он выправился бы. Беда в том, что в тот день я как раз уехал подковывать лошадей.

ГЛАВА 25

Ночевали мы в заброшенной хижине лесоруба. Питер распряг лошадей, затем достал из лежавшего на дрогах мешка путы и колокольчик.

Я поднял колокольчик. Это был тяжелый, пятифунтовый колокол с низким музыкальным звоном. Я позвонил, прислушиваясь к звуку, который всегда вызывал в моей памяти ясное утро в зарослях, когда каждый листок еще увлажнен росой и сороки наполняют лес своим стрекотанием. Потом я уронил его на землю с высоты всего в несколько дюймов, но Питер, смазывавший ремни, крикнул:

– Черт! Не делай этого! Нельзя бросать колокольчик, он от этого портится. Ну-ка, покажи его мне!
– Он протянул руку.

Я поднял колокольчик и отдал ему.

– Это монганский колокольчик, самый лучший в Австралии, - пробормотал Питер, внимательно осматривая его.
– Я заплатил за него фунт и не отдал бы и за пять. В ясное утро его слышно за восемь миль.

– Отец говорит, что самые лучшие колокольчики - кондамайнские.

– Да, я знаю. Ведь твой отец из Квинсленда. От кондамайнского лошадь глохнет. У него чересчур высокий звук. Попробуй все время привешивать лошади такой колокольчик, и она оглохнет. Есть только два настоящих колокольца мэнникский и монганский, и монганский лучше. Их делают из особого сплава. Да и то не из всякого. Выбирается такой, чтобы давал красивый звон.

– А на какую лошадь вы его наденете?
– спросил я.

– На Кэт, - ответил Питер.
– Она у меня одна подходит для колокольчика. У других звон не получается. А у нее широкий шаг, и она потряхивает головой. Покачивает ею, когда ходит. Поэтому я надеваю колокольчик на Кэт, а Самородка стреноживаю. Он у них самый главный, и остальные держатся около него.

Питер выпрямился:

– Сначала подвешу им на час торбы с кормом, а то здесь только жесткая поросль, лошадям и пощипать нечего.

– А я пока разведу огонь, хорошо?

– Ладно. И поставь чайник. Я скоро приду.

Когда он вошел в дом, огонь был давно разведен и чайник уже кипел. Питер бросил щепотку чаю в кипящую воду и поставил чайник на каменную плиту перед очагом.

– Вот так, а где твоя солонина?
– спросил он.

Я уже принес в хижину свои мешки и теперь, вынув завернутое в газету мясо, передал его Питеру. Питер развернул солонину, потрогал ее толстым, почерневшим от грязи пальцем.

– Это отличная говядина, - заметил он.
– Лучшая часть ссека.