Когда я вышел на кухню, мать уже разожгла печку и готовила мне завтрак. Я торопливо заковылял в комнату к Мэри и разбудил ее.

– Не забывай кормить птиц. Хорошо, Мэри?
– попросил я.
– Выпускай Пэта полетать впять часов. У опоссума много свежих листьев, но ты давай ему хлеб. Тебе придется поменять всем воду сегодня, потому что я забыл. Попугай любит чертополох, у нас за конюшней растет куст.

– Ладно, - пообещала она сонным голосом.
– А который час?

– Без четверти четыре.

– Господи!
– воскликнула она.

Мать изжарила яичницу, и я, чуть не давясь в спешке, стал глотать ее.

– Не надо так спешить, Алан. У тебя еще много времени. Ты хорошо умылся?

– Да.

– И за ушами?

– Да, и шею.

– Я кое-что приготовила тебе с собой в маленьком мешочке. Не забудь каждое утро чистить зубы солью. Щетка в мешочке. Я положила тебе старые штаны. Ботинки у тебя чистые?

– Как будто.

Она посмотрела на мои ноги.

– Нет. Сними их, я почищу.

Она отломила кусочек черной ваксы и развела ее в блюдце с водой. Пока она начищала ботинки черной жидкостью, я беспокойно ерзал: мне не терпелось отправиться в путь. Мать начистила их до блеска и помогла мне обуться.

– Я ведь научила тебя завязывать шнурки бантиками, - сказала она. Почему ты всегда делаешь узлы?

Она принесла два мешочка из-под сахару под навес, где я держал свою коляску, и светила мне свечкой, пока я укладывал их на подставку для ног и привязывал костыли.

Было не только темно, но и пронизывающе холодно. Со старого эвкалипта слышался свист трясогузки. Я никогда не вставал так рано, и меня волновал этот новый день, еще не испорченный людьми, полный сонной тишины.

– Никто на свете еще не встал, правда?
– спросил я.

– Да, ты сегодня встал первый в целом мире, - сказала мать.
– Ты будешь умницей, хорошо?

– Хорошо, - пообещал я.

Она открыла ворота, и я на самой большой своей скорости выехал со двора.

– Не так быстро!
– раздался голос из темноты.

Под деревьями темнота обступила меня стеной, и я замедлил ход. Я различал верхушки деревьев на фоне неба и узнавал каждое из них по очертаниям. Я знал все выбоины на дороге, знал, где лучше ее пересечь и какой стороной ехать, чтобы избежать особенно трудных участков пути.

Мне приятно было сознавать, что я один и волен поступать так, как мне заблагорассудится. Никто из взрослых сейчас не руководил мной. Все, что я делал, исходило от меня самого. Мне хотелось, чтобы до дома Питера Маклеода было далеко-далеко, и в то же время я хотел попасть туда как можно скорее.

Как только я добрался до большой дороги, я смог двигаться быстрее, и, когда подъехал к воротам Питера, руки мои начали побаливать.

Свернув к дому, я услышал удары копыт о пол конюшни, выложенной булыжником. Хотя Питера и его лошадей скрывала темнота, я видел их глазами слуха. Позвякивали цепочки под нетерпеливый топот копыт, зерна овса летели из ноздрей фыркающих лошадей, дверь конюшни громыхала, когда лошадь, проходя, задевала ее. Я слышал голос Питера, покрикивавшего на лошадей, собачий лай и кукареканье петухов в курятнике.

Когда я подъехал к конюшне, Питер запрягал лошадей. Было еще темно, и он не сразу узнал меня. Он уронил постромку, которую держал в руках, и подошел к коляске, разглядывая меня.

– Это ты, Алан? Гром меня разрази, что ты здесь де... Черт! Уж не собираешься ли ты ехать со мной, а?

– Вы же позвали меня, - неуверенно ответил я, вдруг испугавшись, что я его не так понял и что он совсем не думал брать меня с собой.

– Конечно, звал, я тебя давно уже жду.

– Но ведь еще нет пяти часов, - сказал я.

– Верно, - пробормотал он и вдруг задумался.
– Твой старик сказал, что тебе можно ехать?

– Да, - заверил я его.
– И мама. У меня и еда с собой. Вот она.
– Я поднял мешок, чтобы показать Питеру.

Он улыбнулся мне сквозь бороду.

– Я с этим разделаюсь нынче вечером.
– Потом другим тоном: - Подтолкни свою коляску под навес. Нам надо в пять быть уже в дороге.
– Лицо его вновь стало серьезным.
– Это точно, что старик разрешил тебе ехать?

– Да, - повторил я.
– Он хочет, чтобы я поехал.