– Завтра утром жди опеку, – мрачно постановил мужчина и захлопнул папку на столе, принявшись выписывать мне пропуск. – И мой тебе совет: не предупреждай своих опекунов. Пусть предстанут такими, какие есть, – я вскинула брови, но он только кивнул в подтверждение, что сказал именно то, что хотел, и намёк мне не послышался. – Всё. Иди.

Глянув мужчине в давно потухшие карие глаза со следами усталости в виде покрасневших белков и малярных мешков, я кивнула, обозначая, что поняла его мысль. Я давно не верю взрослым, ещё лет с тринадцати, когда моего отца посадили, маму забрали в специализированное заведение для душевнобольных, а первая в моей жизни отличницы-паиньки из обеспеченной семьи ПДН-щица вдохновенно рассказывала мне, что в детском доме совсем не так плохо и страшно, как я могла слышать, но ему я почему-то верила, пусть даже и не знала его имени. Наверное, дело в том, что я не вижу объективных причин мне врать – на голову этого оперуполномоченного я свалилась как снег, работником ПДН он не являлся и никаких проблем я ему не доставлю, даже если по приходу домой растормошу эту пьянь и заставлю вылизать квартиру, чтобы встретить опеку хлебом-солью.

Может быть, это и крайне наивно с моей стороны, но взрослым угрюмым мужикам я верю больше, чем всем улыбчивым тёткам средних лет, предпочитающих хим-завивку и цветастые платки с шалями. И этот опер, конечно, тоже мог мне врать, но он хотя бы не стал деланно цокать на мои обстоятельства, называть меня бедняжкой и пытаться утешающе приобнять за плечи, а просто накормил как смог, коротко узнал, что вообще меня толкнуло на кражу, и просто подсказал, что делать дальше, оставляя этот выбор за мной.

– Милана! – окликнули меня уже на выходе с территории. Обернувшись, обнаружила, что это этот же самый оперуполномоченный, вышел на крыльцо и прикуривал от дешёвой китайской зажигалки, а после махнул мне рукой с оранжевым огоньком сигареты, подзывая. Передумал? – На, вот, – он сунул мне в руки три одинаковые сотенные купюры. – Малолетке своей пожрать купи. Ещё не хватало, чтобы тебя через два часа обратно привезли, – он глубоко затянулся, чуть поморщился от горечи табака и на выдохе предупредил: – Не дай бог узнаю, что на сигареты спустила.

– Я не курю, – не стала лгать или язвить я – комок в глотке мешал. – Спасибо… – с силой закусив губу, поблагодарила я. – Я не буду…

– Иди, поздно уже, – оборвал он мою попытку дать обещание, что я не стану предупреждать этих о намечающейся облаве.

Выйдя за ворота отдела, стаскиваю с плеча свой видавший виды рюкзак, каждую из лямок которого мне уже не по разу приходилось пришивать обратно с помощью толстой иглы, больше похожей на шило, и сапожных чёрных ниток, что выглядело откровенно убого на выцветшем полиэстере цвета хаки. Этот рюкзак, равно как и тёмно-бордовую толстовку, которую я вынимаю из его недр и поддеваю под кожаную куртку со сломанной молнией, ещё перед шестым классом купили мне родители, и хвала богам, что я толком не расту ни в рост, ни в толщину, видимо, из-за хренового питания. Как к двенадцати годам вытянулась до метра шестидесяти пяти на пятьдесят килограмм живого веса, так больше особо ничего и не выросло, ни грудь, ни задница, несмотря на больше, чем полгода назад минувшую отметку в шестнадцать лет. Критических дней, и тех ещё не было, впрочем, в текущей финансовой ситуации это для меня скорее в плюс.

До дома я добираюсь довольно быстро, спасибо привычке быстро ходить, несмотря на ноющее колено правой ноги. Фиг с ним, поболит и перестанет, гораздо страшнее представить, что эти гоблины могут сделать с ребёнком, пока меня там нет. Холодный сентябрьский ветер даже сквозь толстовку пробирает до костей, но я воспринимаю это только как мотивацию ещё прибавить темпа. И без того носом шмыгаю, не хватало окончательно свалиться с температурой, и так иммунитет ни к чёрту, а на лекарства я сейчас точно копеек не наскребу. Даже не так важно, обманул меня этот полицейский или нет, ибо в приёмнике и детском доме меня тоже лечить никто не будет, знаем, проходили, у них и аспирина таблетку не допросишься, пока в обморок от жара падать не начнёшь.

Дверь привычно не заперта на замок: брать в квартире всё равно нечего, в неё не помешало бы, наоборот, занести хоть что-то, еды там хоть какой-нибудь, или мебели, сделанной хотя бы в этом веке. Да и дверью её только слепой безрукий мог бы назвать, по сути, это была просто прямоугольная фанера на петлях, обитая фольгой. Стоило потянуть за ручку, и в лицо ударил смрад перегара, табачного дыма и чего-то кислого, напоминающего блевоту, а жёлтый свет подсветил это всё в нужных тонах, типичных для криминальных сводок по телеку. В таких сюжетах обычно рассказывают, как сбрендивший от пьянки муж зарезал жену-собутыльницу обыкновенным кухонным ножом, порезал попавшихся под руку детей, и сбежал, а после, очень скоро, был задержан доблестными сотрудниками полиции.

Если подобный сюжет произойдёт в этой квартире с грязными окнами и давно пожелтевшими от времени, местами отходящими от стен обоями, потолками и плиткой в ванной комнате, то за нож здесь схватится жена, а не муж. Дородная тётка ростом под сто восемьдесят и весом, далеко уходящим за сотню килограммов, на фоне Антонины Павловны, её муж Сергей Викторович, бывший одного роста со мной и весом ненамного больше моего, смотрелся просто смешно. Готова спорить: ей даже нож не понадобится, чтобы его прикончить, если захочет, она просто свернёт ему цыплячью шею и вся недолга.

– Привет, – шёпотом поздоровалась я, плотнее прикрывая за собой дверь, чтобы не напугать Алёну очередным взрывом гогота с кухни. Девочка не плакала, только тихонько тряслась на нашем диване, уткнувшись лбом в чересчур острые коленки и обняв ручками-веточками ножки-палочки. – Что тут у тебя?

– Я есть просила, – шмыгнула носом Алёнка. – Папа толкнул меня и вот.

Девочка показала мне ожоги на ладошках и коленках. Это ж с какой силой нужно было ей заехать, чтобы по ковру она аж до ожогов прокатилась? Пхах, тупой вопрос, Милан. Сама как будто не знаешь, с какой. Вздохнув, я обняла ребёнка и позволила разрыдаться себе в плечо, привычно поглаживая худую детскую спинку. Алёна не понимала, в чём её вина и почему взрослые её бьют, а я не могла объяснить, потому что и сама не понимала, где умудрился провиниться голодный шестилетний ребёнок. В моих силах было только попытаться втолковать, что эта субстанция чаще всего не воняет, если её не трогать, да постараться накормить до того, как ей прилетит, но не всегда это удаётся.