– Нет…

Ответ ожидаем, ведь я вижу в её глазах, смотрящих на ногти, которые она пытается отточить, скуку.

– Ты скоро закончишь?

– Не будь ребёнком, ты сама всё знаешь.

– Но мне скучно.

– Поэтому я и предложил тебе работёнку.

Я продолжаю печатать на ноутбуке пустые, как и душная комната, как и забитая снегом улица, как и мир, который еле видно через забитые досками окна, слова. Слова, говорящие о данных людей, которых я спас, которым я исправил работу сердца. Жаль, что на приём ко мне попадает не так много людей, отчего мне приходится сидеть в бездушной комнате больницы, которую толком не успели отремонтировать, с маленьким взрослым, а ведь я – желанный работник, через мои руки прошли десятки пациентов с патологиями сердечно-сосудистой системы, мне возвели огромный ценник, кучи наград, налички и немалый счёт на карте, миллионам людей хотелось бы, чтобы такое счастье случилось с ними, а не со мной, но мне не дают возможность заниматься тем, за что дают деньги, которые мне не нужны, а я даже не понимаю, почему хочу работать хирургом и хочу ли вовсе. Эти стены не дают мне покоя, когда мир – счастья.

Какой-то благодетель решил, что будет хорошей идеей сделать мир монотонным – чёрно-белым, прикрепил плитку ко всем поверхностям земли и некоторым людям, которые, такое чувство, решили, что им это к лицу. Лицу, которое теперь даже не лицо… Ну, теперь на месте, где должно было быть лицо, у них их суть или, можно сказать, биография. Подходи и читай. У хирурга – скальпель, у продавца – касса… Кроме некоторых. Это счастливое меньшинство. Люди в здравом состоянии, будто это их ничуть не напугало, даже наоборот, взбодрило. А я ведь задавал людям вопросы на этот счёт, но все отвечали, как один: «Ты трезвый?» – видимо, они не знают, хотя откуда им знать, но я не пью. Может, мне стоит начать принимать нейролептики? Благо есть хоть один человек, который меня понимает – Саша, жаль, что она бесполезна, не собирается помогать, так ещё и мешает.

– Слушай, если ты будешь дальше сидеть и думать над этой хренью, то мы никогда не пойдём домой, – сказала Саша с явной усталостью. – Твой монолог, конечно, был трогательным, но не для меня, ведь я никак не могу тебе помочь, даже если захочу, так что принимайся за работу.

В дверь постучали, отперев которую, я увидел девушку лет двадцати, обличённую в чёрно-белую плитку.

– Добрый день, Антон, – говорит она, попутно передавая папку с досье о новом пациенте.

– Благодарю.

Девушка уходит, оставляя меня в душной комнате.

– Как ты с ней любезничаешь, – говорит Саша.

– Меня сейчас больше интересует, почему в мой кабинет не вставят кондиционер.

Телефон на моём столе зазвонил, а это означает, что дискуссии с Сашей на время прерываются, ведь ей придётся поработать, если со мной хочет поговорить босс.

Я беру трубку.

– Антон Людвигович, добрый день. Хотел бы вас бла… бла… бла… К вам скоро придёт Анастасия с досье, которое вам придётся бла… бла… бла… – я демонстративно двигаю руку в сторону Саши и быстро нажимаю на кнопку выключения микрофона.

– Тебя к телефону, Сашенька.

– И почему выслушивать этого идиота приходится именно мне?

– Ну, от тебя большего не требуется, – она надувает щёчки, – да и к тому же, ты сама мне это предложила, говорила: «Ой, у тебя так много работы, давай я хотя бы буду выслушивать твоего босса, чтобы хоть как-то тебе помочь», – а я спросил: «Всегда?» – и ты такая: «Да. Да», – и ты с таким энтузиазмом делала это, пока не начала осознавать, на что подписалась.

Саша подходит к моему столу, берёт трубку и, смотря в стол, слушает босса, а я только и чувствую, как она хочет сказать, что она говорила чуть по-другому, пока моё внимание сосредоточено на папке, в ней было нечто новое, а именно то, что она не была обличена в плитку.

Ранее, когда я получал папки с данными о пациентах, мне приходилось звать на помощь Сашу, ведь я не мог их прочитать, когда она и видела, что она чёрно-белая, и могла читать содержимое, объяснялась она так: «Мои глаза… Они всё видят неодинаково. Левый видит всё, как ты. А правый видит цвета, свет и тени, счастье», – а ведь я мог до этого сам догадаться, Саша одна из тех, кто болеет гетерохромией, у неё левый глаз голубой, а правый серый, но я не понимал ещё одной вещи, и я спросил: «А когда у тебя оба глаза открыты, что ты видишь?» – она ответила: «Я вижу всё сразу: смесь, палитру, называй, как хочешь».

Я открываю папку и на первой странице вижу фотографию и некоторые паспортные данные, которые мне кажутся очень знакомыми, однако…

– Вот оно что, а я-то думала, что он с ним никогда больше не встретится, – произнесла с некой улыбкой удовольствия и бодрости Саша, микрофон всё ещё выключен. – Антош, он тебе никого не напоминает?

Её рука с чёрно-красным маникюром приближается ко мне, и её палец указывает на фотографию Людвига.

Мне эта фотография никого не напоминает, но…

– Как жаль, но жалость продлится недолго, – говорит она, а улыбка на ней просто расплывается, глаза горят, она демон, который слишком мал для своего возраста, с накладными рожками, красными короткими волосами, милым личиком, на скуле которого набита татуировка трефы, браслетами на руках, красном топике, чёрной юбке, худощавой фигурой, чёрными колготками и дьявольским хвостиком. – Думаю, ты сам вспомнишь, увидев его шрамы.

Мы заходим в кафе, она держится своей холодной рукой за мою кисть. Она спрашивает: