Дмитрий Красноглазов в предыдущей главе в своем рассказе упомянул, что помнит, как мы медики полка приезжали к ним на батарею в Лашкаргах и я сказал, что расскажу об этом позже. Насколько я помню, дело было так.

Летом (скорее всего это было в июне 1984 года) начальник ПМП капитан Хуан Бисенгалиев отправил меня с сотоварищи в командировку в Лашкаргах. В то время там дислоцировалась 4-я реактивная батарея полка (БМ-21 «Град»). Задание было проверить личный состав на наличие педикулеза и провести обработку-пропарку одежды и постельных принадлежностей. Старшим был лейтенант-врач Николай Шкабара, водителем дезенфикционно-пропарочной машины рядовой Анатолий Хрусталев и я - сержант-санинструктор Александр Филиппов. Машина наша представляла из себя железный фургон на шасси «ГАЗ-66», а в нем - целый банно-прачечный комбинат в миниатюре. Потом уже в Лашкаргахе, когда мы в него загружали солдатскую одежду и постельные принадлежности для пропарки, все форсунки и трубки в нем начинали реветь и гудеть. У меня возникала мысль: "Не взорвалось бы это чудо научно-технического прогресса".

Оружие личного состава ПМП хранилось в оружейной комнате автороты полка. Мы получили автоматы, подсумки с четырьмя рожками патронов (один цинк с патронами взяли про запас), бронежилеты, каски, противогазы, сухой паек на две недели. В общем, взяли все, что обычно положено в поездку. Пополнили сумку санинструктора медикаментами. Смотр, инструктаж, прикомандировали нас к попутной колонне на Кандагар, и мы поехали выполнять задание. Я был недоволен, что с нами едет лейтенант. Нет, человек он был хороший хоть и малость с чудинкой, как, впрочем, и многие медики. Недоволен был почему? Да потому, что понимал, ехать мне придется не в кабине с Анатолием, а в кузове фургона. Обзора там никакого, небольшое оконце в двери. Забегая вперед, скажу, этой дверью мне сильно прищемило пальцы на левой руке, когда мы уже возвращались обратно в полк. Дело было так. Колонну, в которой мы шли, обстреляли душманы. Это произошло примерно километрах в пяти, не доезжая поселения Гиришк. Стреляли с правой стороны дороги из какого-то старого в развалинах кишлака. Мы шли в колонне третьей или пятой машиной. Пули начали щелкать, пробивая металл фургона, огонь был плотный, я дверь распахнул и плюх на пол на живот, очередь дал, а Толя резко тормознул и крутанул руль, объезжая обочиной остановившийся впереди «КамАЗ». В этой суматохе мне и ударило железной дверью по пальцам. Я схватился рукой за косяк двери, чтоб не вывалится с машины, а дверь в это время захлопнулась. Подбитый «КамАЗ» поперек дороги я увидел, когда мы проехали дальше и остановились. Обстрел душманами велся не только из стрелкового оружия, но и из гранатомета. Потом уже, находясь в расположении батальона в Гиришках, мы видели, как притащили «КамАЗ», шедший впереди нас, а в нем большая дыра в кабине, как раз за спиной водителя, где спальное место. Водитель погиб. Лейтенант Шкабара пошел в санчасть батальона, оказывать медицинскую помощь прибывающим раненым. Я не пошел, так как помощник из меня был плохой (только бы мешался). Отбитые пальцы на руке посинели, опухли, болели и плохо двигались. Осмотрели с Анатолием машину, посчитали дырки от пуль, и он стал заменять пробитое колесо. Артиллерия батальона начала работать в сторону кишлака. Что-то не по порядку у меня получается рассказ. Ну, уж как есть.

Вернусь в начало поездки. В тот день мы с колонной доехали до расположения батальона в Гиришк, там переночевали и утром поехали дальше. Колонна пошла на Кандагар, а мы повернули направо на дорогу в Лашкаргах и в составе другой колонны, или с пришедшем БТРом сопровождения из батальона (точно не помню, тут память подводит), благополучно добрались до места расположения нашей батареи. Был еще один эпизод на отрезке пути Шинданд — Гиришк. Так как обзор местности у меня был плохой, не могу точно сказать, где и что произошло. Может авария на дороге, а может подрыв. Колонна наша остановилась и не двигалась уже с полчаса. Анатолию надоело стоять, и он решил обочиной проехать дальше вперед. Мы проехали, наверное, метров пятьдесят-сто, пока какой-то офицер не обматерил нас и запретил движение. Он сказал, что обочина здесь, скорее всего, заминирована, и мы могли подорваться. Потом колонна тронулась, и мы встроились в ряд. Движение было медленное с остановками. Когда подъехали к какому то мосту, то справа на въезде, пробив ограждение, под критическим углом наклона стоял «Урал»-бензовоз, из бочки вытекало содержимое, пахло бензином. Запомнилось, что все помещения на батарее были тесные и низкие, рядом была вертолетная площадка, часто садились и взлетали вертолеты. Потом уже перед обратной дорогой обменяли у десантников три сухпая на три гранаты. Так как ни мне, ни Анатолию не доводилось еще бросать боевые гранаты, на обратном пути уже ближе к Шинданду остановились ненадолго, отошли в сторонку и метнули их в низинку-овражек. Николай ругался и обещал наказать за своеволие. Уже работая над книгой, мне попалась информация о нападении-обстреле 27-й колонны у кишлака Ячхоль. Возможно, это и была та колонна, в которую нас встроили. Мы ждали здесь, на повороте на Лашкаргах, и еще было несколько машин с сельхозкомбината, что в Лашкаргахе. В заметке пишут, что разведка не доработала, но, по-моему, о засаде предполагали и даже вертушки поработали по этой местности, а потом колонна пошла.

В Афганистан каждый год приезжали артисты, и этот год не был исключением, мне больше всего запомнилось выступление певицы Эдиты Пьехи. Далеким домом повеяло, лесами и полями родной области, Невой, домами и проспектами Ленинграда. Радостно, конечно, после таких концертов, но и грустно, тоскливо на душе становится, скорее бы уже и домой. Но служба продолжается подъем в 6 часов, вечерняя поверка в 21 час и отбой в 22 часа. На вечерней проверке после доклада командиру полка командиров подразделений через репродукторы звучал Гимн СССР, и мы подпевали, кто уж как мог и хотел.

Чьи фотографии неизвестно. Полагаю, что это 1984 год. В зимнем клубе полка. На сцене Эдита Пьеха, в зале где-то и я. Если не ошибаюсь, то в левом ряду, где сидят афганские офицеры (я первый от прохода, шестой ряд)

В клубе в/ч п/п 85615 Ансамбль «Россия» и Л.Г. Зыкина (из личного архива Виталия Сердитова)

У детей, подростков и молодых людей, да и у взрослых мужчин и женщин, не служивших в Армии и не принимавших участие в боевых действиях, есть такое восприятие войны, что все потери на войне происходят в бою, при обстрелах или подрывах на минах, при выполнении тех или иных поставленных боевых задач. Однако, кто проходил службу в составе ОКСВА знает, что это не совсем так, и что безвозвратные потери личного состава условно можно поделить на две части. Первую часть, как это может не прозвучать кощунственно, я бы назвал светлой (в ней больше ясности), а вторую - темной, слишком много в ней вопросов. Что и как, кто виноват??? Вторая часть - это гибель в результате болезней, суицидов, несчастных случаев, неосторожного обращения с оружием и боеприпасами, отравления угарным газом и ядовитыми жидкостями, авиационных и автомобильных катастроф, пожаров и другие ЧП различного характера. Разделив, таким образом, погибших, я не разделяю их и не умаляю одних перед другими. Я просто говорю, что война - это тяжелая работа на износ физических и моральных человеческих сил, и смерть приходит там при разных обстоятельствах. Бывает, что родителям в официальном сообщении о смерти или на словах (в случае сопровождения погибшего сослуживцами), говорят не так, как все произошло на самом деле, да и язык не поворачивается сказать всю правду и тем самым унизить погибшего или подставить однополчан, причинить еще большую боль отцу и матери. Не единожды такая ложь во благо памяти погибшего на войне была и у нас в полку. Такая правда-неправда чаще всего писалась, чтобы не обвинять в смерти самого погибшего, если смерть произошла в результате его каких-то неправильных действий, либо связанная (напрямую или косвенно) с действиями его сослуживцев и командиров. Сочинялась некая боевая ситуация, в которой он погиб, а иногда даже он посмертно представлялся к государственной награде.

Воин-интернационалист Михаил Гафтон:

"9 февраля 1982 года, конец войсковой операции по разгрому формирований афганской оппозиции в широкой долине «зеленки» Афганистана, местность Джабаль-Уссарадж, Чарикар, Махмудраки. 1074-й Артиллерийский полк был активным участником данной операции. Я вместе с командиром взвода разведки батареи управления Аршба Владимиром, радистом взвода связи Труневым Сергеем, был прикреплен для проведения и корректировки артиллерийского огня к разведвзводу 181-го пехотного полка, который располагался по соседству с нами и тоже являлся участником данной войсковой операции. 9 февраля 1982 года, боевая группа 1074-го Артиллерийского полка, около 22.00 часов вернулась в расположение постоянной дислокации. Около 23.00 часов вернулся и 181-й пехотный полк, а с ним вернулась и наша группа артиллерийской разведки. Операция была одна из тяжелейших по длительности, по климатическим условиям и по масштабности. Если память не изменяет, наша группа разведки находилось около 1,5 месяца на данной операции. В день возвращения в расположение полка был сухой мороз, приблизительно минус 10–15 градусов. Так сложилось, что в солдатских палатках особо топить буржуйки было нечем, доски от ящиков для снарядов давно закончились, поэтому был дан приказ топить соляркой, которую мы заливали в специальную емкость в буржуйке. Но нужно иметь в виду, что данный способ топки очень эффективен, но пожароопасен, поэтому данное действие поручалось дежурному по батарее и соответствующему дневальному из наряда. В такие морозные дни печки (буржуйки) от основания до выходящей трубы должны были быть докрасна раскалены, в противном случае температура в палатке молниеносно падала до нуля градусов. После развода подразделения разошлись по палаткам, учитывая всеобщую и физическую и моральную усталость. Никто не удосужился, да и не подумал о складировании оружия и боеприпасов в штатное место. Как были, кто и во что одет, небритые, немытые — так и завалились спать, положив рядом автомат, патронташ, гранаты и т. п.

В виде отступления необходимо отметить и такой факт, касающийся нашего быта и поведения. Когда мы не находились на военной операции, то есть находились в полку, в месте его постоянной дислокации - ротные батарейные палатки имели два входа и два выхода: передний вход был лицом к плацу и грибок дневального находились здесь же. Сама расстановка давала возможность дневальному оповещать личный состав, особенно старослужащих, о приближении к палатке какого-либо офицера, в том числе ротного комбата. Данное оповещение делалось для старослужащих для того, чтобы последние имели возможность ретироваться через задний выход палатки, подальше в горы от глаз офицеров, дабы их не досаждали разными поручениями, которые они считали неуместными. Командиры батарей, во всяком случае, комбат батареи звуковой и радиолокационный разведки и комбат батареи управления полка дали приказ во избежание вышеизложенного, забить гвоздями заднюю дверь палатки, т. е. устранить возможность использования данного выхода из палатки, без того чтобы офицер не заметил этого, ибо солдаты должны были выходить только через одну дверь.

9 февраля 1982 года, около 23 часов с батареи звуковой и радиолокационный разведки тоже вернулась разведгруппа по корректировке артиллерийского огня, в таком же составе и в том же состоянии. Не ручаюсь за правдоподобность данных суждений, но будучи солдатом на тот момент, память выдает то, что я знал тогда из суждений и предположений и так далее. Командир разведгруппы имел зуб на одного солдата, который не так себя вел на боевых, посему после приезда в распоряжение полка, приказал этому солдату не лечь спать и отдохнуть, а назначил его на ночь истопником, то есть топить соляркой буржуйки, чтобы остальные могли отдохнуть. Солдат пытался выполнить данный приказ, несмотря на смертельную усталость. Он добросовестно топил две буржуйки, топил соляркой докрасна. Волею случая или преступной безответственности и своей и многих других, он не обратил внимания и не предал значения тому, что емкость, то есть бачки с соляркой, которой топились буржуйки, находились рядом с теми же докрасна раскочегаренными буржуйками. Около 2–3 часов ночи, уставший солдат, полусонный, полусоображавший, немытый, небритый, полный вшей, встав от первой буржуйки, что у главного входа, чтобы подойти ко второй, добавить очередную порцию горючего, споткнулся о емкости с соляркой, она в свою очередь, вылилась на разгоряченную докрасна буржуйку и начался Ад. Армейские палатки того периода были изготовлены из двойной ткани, снаружи плотные и очень прочные. Внутренние — менее прочные, белые, но главное ее назначение было обеспечить функцию термоса стенок палатки. Более того, наружная часть при изготовлении пропитывалась каким-то химикатом, который не давал течи при дождливой погоде, но большой минус данного состава, что он был очень горючий, почти как бензин. При пожаре палатка сгорает в течение 3–5 минут. Палатка батареи управления находилась рядом с палаткой батареи звуковой и радиолокационной разведки. Около 1,5–2 метров разделяло их. Уставший, буквально в отрубе, я, видимо, и не был в каких-либо снах, глубоко не спал, но почувствовал, как будто сон: идет сильный жар от стенки палатки, жарко, очень жарко… Я просыпаюсь, открыв глаза не могу понять, осмыслить, что происходит. Окошко палатки все в желтом багровом цвете. Жар продолжает идти от стенки палатки и в тот же миг, когда пришла мысль, что, наверное, горим, смотря на окошко и ткань палатки… Как волна в секунду времени все плавится и врывается пламя и в нашу палатку. Пламя врывается, успев опалить волосы мои, но намного позже, чем я закричал: "Пацаны, горим! Все на улицу! " Взвод разведки батареи управления успел весь выйти, кто в чем был, а на улице - Ад!!! Палатка батареи звуковой и радиолокационный разведки горит полностью. Пламя в небо на два-три метра, жар неимоверный. Невозможно приблизиться к палатке ближе 5–6 метров. В развитии Ада начали взрываться гранаты. Патроны произвольно выстреливали, пули разного калибра летели в разные стороны. Кто-то спрятался за валуны, кто-то, не понимая и не осознавая происходившего, в полный рост безучастно смотрел на происходящее. А смотреть было на что, ругань, мат и перемат издающегося на улице просто дикого животного звука, который невозможно было понять. Это вопль? Это крик? Это что? Стояли и осознавали, что наши братишки, наши пацаны, 26 человек, горят заживо, горят, как и многие другие горели. Я отчетливо помню, как в огне, один наш парень весь в пламени выбил окошко палатки, попытался перелезть через него. До половины хватило сил высунуть торс. Упал обратно. Встал в полный рост. Горит и смотрит на нас, а мы на него и среди крика, шума, гама слышу: "Пацаны, что вы стоите? Помогите!". Что мы могли сделать? Да ничего. Он махнул рукой и произнес: "Эх вы…". Через 10–15 минут все было кончено. 26 пацанов не стало. Несколько человек сумели выбраться из огненного ада, но тут же упали в нескольких метрах от горящей палатки, поскольку были обжарены полностью, как курицу жарят на гриле. Одного пацана положили на солдатское одеяло, чтобы понести в санчасть. Когда схватили его за руки и за ноги, кожа лопалась, рвалась. Невозможно было дотронуться до него, но мы несли его. Он был в сознании и боль нестерпимую чувствовал. Говорил: "Пацаны, застрелите меня! Не могу терпеть, ой как больно! Мамочка, как больно!". Мы говорили, зная, что это чушь: "Все будет нормально! Мы еще на твоей свадьбе будем танцевать! Потерпи еще чуть-чуть, все образуется". Не донесли до санчасти. Умер…