Когда они остановились у подъезда в доме Соомера, тишина повисла между ними, но это была не та неловкая тишина, когда не знаешь, что сказать, а та, в которой каждый знал, что слова не нужны. В этот миг Аделе, сама не осознавая, что делает, посмотрела ему в глаза, и он медленно наклонился, словно спрашивая разрешения. Их губы встретились, и весь мир словно исчез, оставив только их двоих, скреплённых этим мгновением.

Его квартира была небольшой и скромной, наполненной запахом старых книг и чая. Они вошли, едва говоря, погружённые в то, что их ждало. Свет не был зажжён, и единственным источником света были слабые уличные фонари, пробивавшиеся через оконные стекла.

Они не спешили. Их прикосновения были осторожными, как будто они изучали друг друга, давая себе время понять всё, что происходило. Тонкие лучи света обрисовывали их силуэты, и в этом моменте не было ничего, кроме нежности, осторожности и страха нарушить хрупкость того, что между ними возникло.

На следующее утро после их первой ночи вместе Аделе проснулась с непривычным, тяжёлым чувством. С первыми лучами света, пробивающимися сквозь занавески, реальность вернулась к ней со всей своей остротой. Её охватило не просто смущение, а мучительное осознание того, что эта связь, столь близкая и глубокая, была запрещена. Их отношения не просто нарушали правила университета, но и ставили под удар её будущее.

Прогулка по утренним улицам Таллинна, который был спокоен и, казалось, не ведал ничего о её душевной буре, лишь подчёркивала её тревоги. Как могла она, прилежная студентка, всегда подчёркнуто серьёзная и осторожная, оказаться в такой ситуации? Она знала, что любые слухи об их отношениях могут не только разрушить её репутацию, но и лишить её возможности учиться. Университет был её убежищем, её мечтой, и теперь всё это находилось под угрозой.

Днём она снова пошла на занятия. Видя перед собой строгие, уверенные лица профессоров и сосредоточенные взгляды студентов, она с ужасом понимала, что больше не принадлежит к этому миру так, как прежде. Её словно обволакивала невидимая пелена – её тайна, которая разделяла её с остальными. Она ловила себя на страхе встретиться взглядом с однокурсниками или преподавателями, чтобы не выдать своих чувств. В присутствии профессора Соомера, при каждом его взгляде, её охватывало мучительное смешение радости и страха.

Её страдания не остались незамеченными для Ханнеса. Он видел её настороженность и внутреннюю борьбу, и это только усиливало его собственные мучения. Для него, человека, всю жизнь соблюдавшего моральные и профессиональные нормы, эта связь была вызовом, пробуждающим противоречивые эмоции. Он осознавал всю опасность – и для себя, и для неё – и понимал, что его чувства могут разрушить его карьеру, разрушить то уважение, которое он выстраивал годами.

Ханнес стоял перед выбором, который никогда не думал, что ему придётся делать. Ему было важно сохранить свою позицию в университете, где он долгие годы боролся за академическую свободу и право студентов на независимые мысли. Но в тоже время его влекло к Аделе, её острый ум и способность понимать его так, как не понимал никто другой. Она стала для него источником вдохновения и внутренней силы, но в то же время – напоминанием о том, что его обязанности как профессора ставят преграды между ними.

Их встречи теперь стали редкими и ещё более осторожными. Каждый момент, проведённый вместе, был омрачён осознанием того, что их счастье держится на хрупкой нити. При каждом взгляде, полном нежности, они боялись, что в следующий раз могут не встретиться. Их разговоры становились короче, осторожнее. Аделе пыталась делать вид, что занята учёбой и новой главой своего исследования, хотя мысли её были целиком поглощены происходящим.

В душе Ханнеса боролись два голоса: один говорил ему, что он обязан оставить Аделе, что его долг как преподавателя и его ответственность перед университетом превыше личных желаний; второй же голос твердил, что, отказавшись от этого чувства, он лишится чего-то очень ценного, чего-то, что он давно искал в жизни.

Наедине с собой, вечером, он раз за разом пытался понять, что для него важнее – карьера или то, что дарило ему настоящую близость. Оказавшись в круговороте мыслей, он испытывал страх, что решение, какое бы он ни принял, принесёт страдания либо ему, либо ей.

Но, несмотря на терзания и страх, оба понимали, что их связь была не случайной. Словно какие-то силы привели их друг к другу в это непростое время, когда всё в жизни обретало остроту и глубину.

К середине осени слухи о напряжённой политической обстановке вокруг университета достигли своего апогея. Власти, обеспокоенные ростом независимых идей среди студентов и преподавателей, начали усиливать контроль над учебными заведениями. Поступила директива: проверить каждого преподавателя, установить, насколько его взгляды совпадают с официальной позицией. Декан факультета, профессор Виллем Лаан, уже давно ощущал на себе давление. Когда в его кабинет пригласили профессора Соомера, он знал, что предстоящий разговор будет непростым.

Ханнес вошёл в кабинет декана с твёрдой осанкой, хотя и предчувствовал, что разговор будет касаться не научных тем. Виллем Лаан, пожилой профессор, внимательно посмотрел на него поверх очков, прежде чем жестом пригласить сесть.

– Ханнес, – начал он, вздохнув и сцепив пальцы. – Ты наверняка догадываешься, о чём я хочу с тобой поговорить.

– Да, Виллем, – ответил Соомер спокойно. – Догадываюсь.

Декан откинулся на спинку стула и посмотрел на него долгим взглядом.

– Понимаешь, что происходит? Университет сейчас под пристальным наблюдением. У нас уже были вопросы от властей по поводу твоих лекций и исследований. Говорят, что ты слишком вольно трактуешь историю, подрываешь доверие студентов к порядку в стране.