Юную и прекрасную. Я смотрел на Кэпа и рисовал по образу и духу его. И у меня – получилось. Ну почти. Бифхарт поправил – сказал, что у его возлюбленной ямочки на щеках и глаза не голубые, а карие. И я нарисовал. И ямочки на щеках, и карие глаза. Прямо белым мелом нарисовал. Получилось клево. Возлюбленная Кэпа была чем-то похожа на Патти Смит с обложки ее легендарного Horses. Ну без пиджака, перекинутого через плечо, разумеется, – на хрен слонихе пиджак? Бифхарт улыбнулся ей и вернулся к остальным слонам держать Землю. Мир – выпрямился. А я – пошел к себе домой, на Дорот Ришоним, 5. Я шел по выпрямившемуся Иерусалиму, а слоны смотрели мне вслед – красивые и мудрые, как боги, и грустные, как жители Земли. Даже Охлобыстин.

Мир – ну тот, который сначала скособочился, а потом выпрямился, – внешне мало изменился. Как будто все то, что было, – ну то, что мир скособочился, а потом выпрямился, – мне приснилось. Но я знал, что это не сон, – хотя бы потому, что у меня пальцы в мелу были. Который кто-то из вас забыл на черепахе: то ли ты, то ли твой второй. Ну или все-таки слон Хулио.

Хотя нет – изменился. В выпрямившемся Иерусалиме проезд подорожал. На десять процентов. И недвижимость – тоже подорожала. И замена экрана к айфону тоже подорожала. И пленка противоударная. Какая тут связь с влюбленным слоном, я не знаю, но она точно есть.

Говорят, это называется инфляцией. Причины всякие приводят, статьи умные пишут. А на самом деле – просто слоны, которые держат мир, о возлюбленных тоскуют. Люди, кстати, тоже тоскуют. Просто это на ценах не так сильно отражается.

Замена стекла в магазине на улице Лунц, 1, теперь стоила не двести шекелей, а двести сорок. А с противоударной пленкой – двести восемьдесят. В общем, инфляция – это плата за любовь. Как и все остальное.

А еще там – в мастерской на улице Лунц – я девушку с татуировкой увидел. В зеркале. Не с татуировкой дракона, а просто с татуировкой. Хотя тоже – непросто. Над ключицей – это косточка такая у девушек, нежная и, я бы даже сказал, беззащитная какая-то, – так вот, у девушки над ключицей была татуировка: на дне каждого сна лежит Бог. И шрифт был какой-то нежный, я бы даже сказал – беззащитный. Как ключица юной девушки. Юная девушка с татуировкой над ключицей стояла и смотрелась в зеркало. А я ее – в другом зеркале увидел, напротив. Зеркала, они же как «Хазарский словарь» Павича – бывают мужские и женские. Девушку я увидел в мужском зеркале, а смотрелась она в женское. И в мужском зеркале эта татуировка над ключицей была, а в женском – нет. Не знаю почему. Хотя нет, знаю. Просто одно зеркало мужское было, а другое – женское.

Татуировка была на иврите. На иврите это даже красивее звучит, чем на русском:

. И пока я ждал, когда починят мой айфон, она смотрелась в зеркало. И мы могли бы заговорить. На иврите. Или на русском. Но мы предпочли молчать. Она молчала на иврите, а я – на русском. Это были два разных молчания. А потом это молчание разбил хозяин мастерской. Сказал, что мой айфон готов. И девушка подошла к нему и стала рассказывать про проблемы ее айфона. Там геолокация не работала и еще что-то. И я ушел. А на дне каждого сна лежит Бог. Так Мирослав Павич написал. В «Хазарском словаре». В том, что бывает и мужской, и женский.

И у девушки, что смотрелась в женское зеркало, а отражалась в мужском, – была татуировка с этими словами. Над ключицей. И это не сон был. У меня руки в мелу и квитанция есть – на двести восемьдесят шекелей за замену экрана айфона и противоударную пленку. А все потому, что слон Бифхарт влюбился. Мир скособочило, потом выпрямило, и проезд в Иерусалиме подорожал. И недвижимость. Ну а инфляция – это плата за любовь. Как и все остальное, впрочем.

Мел – ну тот, которым я возлюбленную Капитану Бифхарту нарисовал, – он какой-то не совсем мел был. Он не смывался. Ни водкой, ни мылом, как пели когда-то жизнерадостные ребята из группы «Крематорий». Кстати, о водке. У меня холодильник сломался. Как будто было мало, что в Иерусалиме подорожал проезд и противоударные пленки для айфона. Не то чтобы он мне был очень уж нужен – этот холодильник. Чаще всего там, кроме Канта, ничего не было. А когда Майя через алеф этого самого Канта в мусорку выбросила, так он вообще пустовал. Но я о водке. Когда мир скособочило – я ее на столе оставил. Больше чем полбутылки скособоченной водки. И она нагрелась. Ну я же долго шлялся – один Солярис, другой, ГУМ. В общем, она нагрелась. А теплая водка – ну сами понимаете. Хотя не все это понимают, не все. Я в самом начале своей жизни в Израиле в гости попал. К израильтянам. И они решили русского человека приветить как полагается. В салоне – так израильтяне называют самую большую комнату в квартире, даже если это однокомнатная квартира, ну или полуторакомнатная, как у меня на Дорот Ришоним, 5, – в общем, в самой большой комнате квартиры накрыли стол и меня за этот стол посадили. И водку достали. Из книжного шкафа. Она там рядом с менорой стояла, которая им от прадеда досталась. Не водка, разумеется, а менора. Хотя и водка, похоже, тоже. Менора была серебряная, красивая, а водка теплая. До сих пор не понимаю, как мне удалось не засмеяться, когда они эту водку мелкими глотками смаковали. Менора в шкафу – она ржала, сам видел.

У тех евреев, кто соблюдает традиции, – у них на кухне два холодильника: один для мясного, второй – для молочного. А еврей я тоже соблюдал традиции. Немного другие, но соблюдал. Поэтому новый холодильник купил. Для водки. Хотел еще и менору купить, но тогда на водку денег бы не осталось. В нарушение всех еврейских традиций холодильник привезли не через месяц, а через час. Видимо, догадались, что у меня водка теплая. А вот когда я морозильник открыл – ну, чтобы водке показать, похвастаться, – там Кант лежал. Тот самый, что у меня в прошлом холодильнике жил. Тот, который Майя через алеф в мусорку выбросила. Мы с водкой обалдели, конечно. Помните, как отчаянно голая Анна Чиповская в «Оттепели» открыла холодильник Цыганова и окаменела? А еще и мурашками покрылась. В кадре это не видно, но это потому, что она внутри мурашками покрылась. Мурашки внутри – это даже больше мурашки, чем мурашки снаружи. Просто их не видно. А мурашками внутри Чиповская покрылась, потому что в холодильнике у Цыганова ничего не было, кроме кинопленки. Железные банки с кинопленкой как ответ на все сокровенные вопросы Ани Чиповской. Те, которые она никогда не задавала: а ты меня любишь? а когда свадьба? Вот так и мы с водкой окаменели. И мурашками покрылись. Внутри покрылись. Это был ответ на все наши с водкой сокровенные вопросы: а для чего мы живем? а есть ли Бог? Мы поэтому с водкой мурашками внутри покрылись. А мурашки внутри – это еще больше мурашки, чем мурашки снаружи.

А Аня Чиповская – безумна хороша в этой сцене. И попа у нее там такая – ну словно она ее украла. Или взяла взаймы.

Как оказался Кант в холодильнике – я не знаю. И есть ли Бог – я тоже не знаю. Но как пели когда-то жизнерадостные ребята из группы «Крематорий»: мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть. Завтра – через два часа и двенадцать минут. Через два часа и двенадцать минут наступит завтра, а меня уже не будет. «Сдохну» – по терминологии ребят из славной группы «Крематорий».