Я достал Канта из морозильника, полистал. Прочитал на семнадцатой странице: время – эмпирически реально и трансцендентально идеально. «Ой, вей», – громко заныла водка, залезла в холодильник и закрыла за собой дверь. Ну это же была еврейская водка – поэтому она и заныла «ой, вей». Потом еврейская водка открыла дверь холодильника и ультимативно заявила: «Купи этому Канту отдельный холодильник». И с грохотом самозахлопнулась. В холодильнике. Ну не с грохотом – у холодильников же специальные такие резиночки есть, но вот если бы их не было – то было бы с грохотом. Кант сделал вид, что не заметил демарша водки. И написал нетленное на сто сороковой странице: мочеиспускание – единственное из удовольствий, после которого не мучают угрызения совести. Я внял. Пошел и помочеиспускал в туалете. Действительно: никаких угрызений совести. Посмотрел на себя в зеркало. Глаза – как у Евгении Брик в той самой «Оттепели». Она там сидит голая у подъезда и курит. А у ее голых ножек – солнышко прикольное нарисовано. Мелом. На асфальте. Это она из-за Цыганова курит. И голая сидит – тоже из-за Цыганова.

Ну, вернее, из-за Хрусталёва, которого сыграл Цыганов. Он в этом сериале молчит. Он вообще во всех сериалах молчит, но не во всех сериалах из-за него голая Евгения Брик сидит на лавочке и курит. А Цыганов – кофе варит. В турке. Он в этом сериале такой – слегка бог. А может, даже не слегка. Такой – самовлюбленный. Слегка. А может, и не слегка. Прям как ты. Из-за него голая женщина у подъезда курит, а у тебя кофе из турки убегает – и все. Ну не у тебя, а у Цыганова в сериале «Оттепель». Хотя, может, и у тебя тоже. Я про кофе. Кстати, когда сериал вышел – знатоки утверждали, что, мол, это не настоящая голая Брик курит, а дублерша. Это я к тому, что, может, не у тебя кофе из турки убежал, а у твоего дублера. Ну который твой второй. Но по-любому факт остается фактом: голая женщина курит на лавочке у подъезда, а вы молчите. И ты и твой второй. А Брик сказала Цыганову, который Хрусталёв. Ну когда уже покурила, вернулась в квартиру и одевалась в прихожей: «Я бы, наверное, была б отличной собакой. Такой тихой, верной. Ты бы приходил, а я бы тебя ждала. Хрусталёв, ты хоть можешь представить, что это такое, когда тебя ждут?»

Это я к чему? У нее глаза были – вот как у меня в зеркале. Ну когда я поссал по Канту и в зеркало посмотрел. Саму Евгению Брик в той сцене не было видно – только голос за дверью, где она одевалась, но глаза у нее были такие – как у меня в зеркале.

Я позвонил Даше. Автоответчик. Подумал и позвонил Недаше. Автоответчик. Я бы позвонил еще и не Даше – той, из «Соляриса» Содерберга, но у меня не было ее телефона. Но даже если бы и был – наверняка ответом был бы автоответчик. В общем, меня никто не ждал. Ну кроме водки в холодильнике.

На небе Иерусалима улыбалось прикольное солнышко – точь-в-точь как на асфальте в сериале «Оттепель», в том, где голая Аня Чиповская каменеет и мурашками покрывается, глядя в холодильник; а голая Евгения Брик курит на лавочке. Короче, я засунул Канта обратно в морозильник и выпил водки. Ну за то, что мир все-таки выпрямился, а на небе нарисовано прикольное солнышко.

Интересно, а вот ты – ты хоть можешь представить, что это такое, когда тебя ждут? Ты – это Бог. Если ты, конечно, вообще есть.

В свежевыпрямленном мире было так жарко, что хотелось залезть в холодильник. В свежекупленный. Но там жил Кант, а для общения с ним я был недостаточно пьян. А еще позвонил Поллак и сказал, что Ицхака скоро освободят. Ну не освободят, а в дурку переведут. А потом позвонил Мордехай и сказал, что почта Бога переезжает в другое место. Так что, когда позвонил Илья и сказал, что идет делать обрезание, я уже ничему не удивлялся. Поллак и Мордехай звонили мне на телефон, а вот Илья – в дверь. Ну потому что он шел делать обрезание и нуждался в сочувствии. Нет, не так. Илья шел делать обрезание и хотел, чтобы его отговорили. Опять не так. Илья шел делать обрезание и поэтому купил полтора литра виски. Ну вот, это уже точнее. Хотя все равно немного не так. Вот: Илья шел делать обрезание и поэтому купил полтора литра виски. Потому что нуждался в сочувствии и хотел, чтобы его отговорили. И поэтому он пришел ко мне. Вместе с виски. Эти три звонка (два на телефон и один в дверь) произошли практически одновременно, и поэтому я так сумбурно про это рассказываю. Две телефонные новости свалились на меня, словно Илья с полутора литрами виски, который шел делать обрезание и нуждался в сочувствии, – и поэтому, пока Илья, который шел делать обрезание и хотел, чтобы его отговорили, разливал виски, я судорожно пытался осмыслить эти новости – на что ушли первые четыре рюмки виски.

Рюмка первая.

Адвокат Поллака и по совместительству муж Недаши, похожий на жопу носорога, – так вот, он сказал, что скоро Ицхака переведут из тюрьмы в психиатрическую больницу. Не потому, что Ицхак сумасшедший, хотя он, конечно, сумасшедший, а потому, что это – первый шаг к освобождению. Как уверяет муж Недаши и по совместительству адвокат Поллака. Ну тот, похожий на жопу носорога. А когда улыбается – то на жопу очень злого носорога.

Бля, бля, бля – булькает виски; бляблябля – булькает Илья, но я пока пропускаю эту информацию мимо ушей.

Рюмка вторая.

Недаша и ее муж, похожий на жопу носорога, а когда улыбается – то на жопу очень злого носорога, уехали в свадебное путешествие. В Париж.

Бляблябля – это снова виски и снова Илья, но я все еще перевариваю второй звонок – от Мордехая.

Рюмка третья.

Писем к Богу стало так много, что под них решено выделить отдельное помещение.

Бляблябля, твердит, как мантру, Илья. Переживает, видимо. Бляблябля – это виски. Вторым голосом. Тоже переживает.

Рюмка четвертая.

В этом новом помещении почты Бога я буду работать один. И моя зарплата повышается на несколько сот шекелей.

– Ты что, меня не слушаешь? – говорит виски. В смысле Илья.

Конечно, слушаю: бляблябля.

Бляблябля.

Звучит как тост.

Это и есть тост.

Рюмки с шестой по десятую.

Оказывается, Илья сделал предложение Майе через алеф. Как положено, встав на одно колено. Правое. Кажется. Хотя, может, и на левое – Илья в детстве занимался баскетболом, потом травма колена, в общем, скорее всего, левое. Майя согласилась. В смысле ржала.