– Трансцендентально, – поддакнул Кант из мусорки.

Майка все еще пахла Дашей. Или мне хотелось, чтобы так было. Когда-то давно – без малого десять лет назад – я стащил эту майку с Даши, и мы занялись любовью. Лучше не будет – сейчас я это знаю точно. Но знаешь что? Спасибо тебе за то утро. Если ты, конечно, есть, у тебя еще не закончился срок годности и тебя не выкинули в мусорное ведро.

Музыку Шопена начинаешь понимать, когда тебя под него выносят, сказал какой-то умник, когда его выносили под музыку Шопена.

Меня вынесли из полуторакомнатной квартиры на Дорот Ришоним, 5, погрузили на заднее сиденье машины и повезли на Кинерет. Под музыку Леонарда Коэна.

Я мало что соображал. Голова лежала на сиденье машины и была набита коттеджем. Это такой творог в крупочку, израильский, фирмы «Тнува». Пять шекелей двадцать агорот стоит. Ну это если баночка по двести пятьдесят граммов; а если по триста семьдесят пять граммов – то шесть девяносто. Если во время шведского завтрака у тебя в аду ты увидишь, что из сотни сыров грешник выбирает белую рыхлую штуковину в крупочку, – этот грешник израильтянин, сто пудов. Но в качестве мозгов этот самый коттедж – не очень. Поэтому я лежал на заднем сиденье машины, которая везла меня на Кинерет, и мало что соображал. Под музыку Леонарда Коэна. The Future. Коэн пел, что все начинает расползаться во всех направлениях, и все расползалось. Во всех направлениях. Ты, которого мне вкололи прямо в вену; ты, которого я выблевал в туалете моей съемной квартиры на Дорот Ришоним, 5, ты каждым камнем, каждой табличкой и каждым зданием запрыгивал в окно нашей машины и тыкал меня носом в мою блевотину. Вот тут молился Авраам, а вот тут царь Ирод приказал перебить всех младенцев; здесь Иаков увидел лестницу в небо, а здесь Понтий Пилат мыл руки; здесь Иисус провел свою последнюю ночь перед казнью, а вот тут его распяли. И вот тут его тоже распяли – по мнению американцев. Они настолько любят Иисуса, что на всякий случай распяли его еще разок. Вот здесь вознесся Мухаммед, а здесь – Элиягу.

Все здесь является метафорой чего-то другого, и каждый камень – могильный. Наверняка где-то здесь ты потерял то самое слово – то, что было в начале, и то, что было Богом. И это слово стало камнем. Белым камнем вечного Иерусалима. Люди ходят по слову, люди плюют в вечность.

Идет непрерывная война и торговля. Побеждает то двадцать первый век, то вечность. Последняя чаще. Хорошо хоть, Коэн был на моей стороне и пел: когда они говорят «покайся» – я не понимаю, что они имеют в виду.

Я посмотрел в зеркало машины – на меня смотрел усталый клоун с печальными глазами лабрадора. Из тех клоунов, что, отыграв представление, запираются в гримерке и вышибают выстрелом коттедж из своих мозгов, даже не стерев грим. Тебе уже двадцать шесть, а каждый порядочный человек с возрастом просто обязан стать идиотом, сказал мне клоун в зеркале. Ты ничего обо мне не знаешь, сказал Леонард Коэн: я тот маленький еврей, который написал Библию.

The Future. Под эту великую вещь Оливер Стоун заканчивал своих «Прирожденных убийц». Есть два альтернативных финала: в одном счастливые убийцы Микки и Мэллори едут в машине. Микки за рулем, а беременная Мэллори наблюдает за тем, как их дети играют. В другом: Микки и Мэллори едут вместе с заключенным из тюрьмы, который помог им выбраться. Тот берет ружье и убивает их.

У моего будущего нет альтернативных версий. Да и будущего уже практически нет. На часах 21:13. Осталось два часа и сорок семь минут. А потом меня убьют.

Все уже спел Леонард Коэн в 1992 году в своем великом альбоме The Future: «Детка, я видел будущее – это убийство». Ну а если ты скажешь мне «покайся», я отвечу тебе словами из той песенки: я не понимаю, что ты имеешь в виду. Ну если ты, конечно, вообще есть.

Как говорил прирожденный убийца Вуди Харрисон прирожденной убийце Мэллори: если они думают, что это мы заварили эту вонючую кашу, – пусть думают. Но по правде сказать, это была судьба.

И мы ехали навстречу этой судьбе. Мы – это Илья за рулем; Майя через алеф, устроившаяся на пирамиде из колен Ильи, дыма и голоса Леонарда Коэна, и я, с головой, набитой коттеджем фирмы «Тнува», – пять шекелей двадцать агорот за двести пятьдесят граммов или шесть шекелей девяносто за триста семьдесят пять, – на заднем сиденье машины, движущейся со скоростью шестьдесят пять километров в час навстречу судьбе. Ну тогда мы, конечно, думали, что просто едем на Кинерет, чтобы выступить на фестивале русского рока в Израиле. Мы не знали, что мы будем играть, но у нас было название «Лучше не будет», джинсы Ильи не до конца просохли, Даша не брала трубку, я вроде как недавно умер, но мне вкололи Бога прямо в вену, и я родился второй раз. Мы вынырнули из тоннеля, проехали блокпост, Леонарда Коэна сменил Дэвид Боуи, я поклялся больше не отвечать на письма Богу, и со скоростью шестьдесят пять километров в час мы ехали навстречу судьбе. Дорога шла между двумя заборами – когда бетонным, когда из проволоки. Иногда эти стены исчезали, а затем появлялись вновь.

Майя ерзала и никак не могла устроиться: Дэвид Боуи еще более неудобен, чем Коэн. А тем более его Blackstar – прощальный альбом гения. Вернее, здесь даже слово «гений» неуместно. Наверное, это лучший альбом за всю историю рок-музыки. Хотя нет, это не музыка. Это голос вечности, который мы не слышим, не ощущаем. А Дэвид – услышал и сыграл то, что он ощутил там – за чертой. Фернандо Пессоа предлагал отправиться искать за гранью Бога, а Дэвид Боуи сделал это. Lazarus – мы как раз проезжали Аль-Азарию – Вифанию, место, где находится пещера Лазаря. Того, который умер и которого воскресил Христос. Мы ехали мимо: сейчас невозможно заехать с трассы в деревню, как раньше, – въезд замуровали стеной в целях безопасности, и никакой Иисус Христос не может отвалить этот камень арабско-еврейской вражды. В общем, мы ехали мимо пещеры Лазаря, Боуи пел о Лазаре, а я своим коттеджем, которым была забита моя голова, думал: странно, Лазарь – единственный в мире человек, который почти документально побывал там и вернулся, почему же он никому не рассказал про «там»? Там ничего нет? Нечего рассказывать? Ничего не запомнил? Там так страшно, что нельзя рассказывать тут? А вот та очередь, что я видел, когда был там, – это и есть то самое «там» или это все-таки было здесь?

Говорят, Лазарь прожил еще тридцать лет после того, как Иисус Христос сказал ему: выйди вон. Выйти-то он вышел, но никому ничего не рассказал.

Вместо него спустя много лет это рассказал Дэвид Боуи в своем Blackstar. Ну не совсем рассказал – там нет слов, хотя слова там есть; там нет ни вокала, ни саксофона, ни ударных, хотя все это там есть; это то, что за пределами всего, записанное умирающим Боуи и выпущенное в свет 8 января 2016 года в день его рождения. А через два дня Боуи умер. Хотя я думаю, что это он «еще раз умер». А первый раз он умер, чтобы услышать все то, что он спел в Blackstar. То, что за гранью Бога. Ну если ты, конечно, вообще есть.