Шрифт:
Два человека в мире – женщина с плечами Хатико и Дэвид Линч – знали о любви все. Женщина с плечами Хатико перемонтировала «Ромео и Джульетту», а у Дэвида Линча ничего не слышащий даже со слуховым аппаратом начальник Купера, влюбившись в Шелли, – слышит ее. И только ее. Потому что любовь.
А знаешь, еще почему Линч знал о любви все? Потому что Шелли, даже влюбившись в этого начальника Купера, похожего на того мужика с лицом, похожим на лужу, в которую бросили камень, так вот – Шелли все равно собирается замуж за полного придурка Бобби. И наверняка поэтому и всё в мире так. Похмелье и Моцарт, а станцию «Телецентр» еще не построили, и «Наутилус» пел, что падал теплый снег, и теплый снег действительно падал, и я бежал от Останкино до «ВДНХ», на обратной стороне мешали ложечкой чай, а Даша не брала трубку и сейчас не берет.
Всё – это не то, что окажется
В белой бедуинской палатке дети, сидя прямо на земле, играли в плейстейшен, запитанной от какого-то генератора. А мы сидели рядом и пили кофе. Чертовски крепкий кофе. Поцелуй пустыни. И это был чертовски крепкий поцелуй.
Мужик с лицом, похожим на лужу, в которую бросили камень, гадал Майе на кофейной гуще; а я гадал по прямоугольным морщинам на лице этого мужика, похожем на лужу, в которую бросили камень. Илья рассматривал свою ладонь, но не гадал – а просто рассматривал ладонь, а потом сжимал ее в камень. И снова рассматривал. Но уже кулак. Хотя, может, он так гадал. Но ни Майя, ни мужик, похожий на Дэвида Линча в сериале Дэвида Линча, не обращали на это внимания.
– Говорят, на земле есть штуковина под названием Белый Вигвам, – говорил мужик, заглядывая в бездонные глаза Майи через алеф. – Это что-то типа вот этой палатки, только там кофе не продают. А может, и продают – не знаю, не был. Короче, там живут всякие добрые духи.
Майя прикрыла ресницами лицо до подбородка – мол, ну и?
– А есть и его противоположность, – продолжал мужик, ныряя взглядом в вырез на груди Майи, который был еще бездоннее, чем ее глаза. Будь с нами кактус, он бы обязательно съязвил: мол, вот почему Майя заявила, что лифчик ей не понадобится, но, к счастью, кактуса с нами не было.
Но и без реплик кактуса кофе в руках Ильи то застывал от ревности, то вновь превращался в кофе.
– Второе место называется Черный Вигвам, – продолжал мужик, выбираясь из омута декольте Майи. – Там человек встречается с собственной тенью. Место бескрайнего могущества, обитель темных сил и страшных тайн, куда не смеют проникнуть звуки молитв. Ну, так говорят.
– Так, блядь, – отчаялся Илья и отхлебнул горечь отчаяния из чашки. – Нам пора ехать.
Арабские дети заголосили еще громче, перекрикивая игру.
– Вам пора ехать, – заорал мужик Илье, перекрикивая арабских детей и компьютерную игру.
– А вы? – спросила Майя.
– Я же говорил, – развел руками мужик. – Я не знаю, куда я иду.
Арабские дети продолжали играть и орать. Мужик секунду понаблюдал за экраном допотопного компьютера, затем обернулся ко мне и сказал:
– Кстати, плейстейшен – это не то, что кажется.
– Что это значит? – спросил я.
– Да хер его знает, – ответил он и пошел к выходу из палатки. Причем пошел как-то так, что затихли не только мы, затихли арабские дети, плейстейшен и генератор. А на выходе из палатки мужик обернулся и сказал Илье: – Ты прав – все важные дела нужно начинать со слов «так, блядь». – Улыбнулся и добавил: – Вообще все дела надо начинать со слов «так, блядь». – Сделал несколько шагов и не обернулся.
Бархатная темно-красная штора поглотила его фигуру. Или показалось. А плейстейшен – это не то, что кажется. Да и вообще всё – это не то, что кажется.
Изгнание бесов
Когда я спросил о красной шторе у Майи и Ильи, они сказали, что ничего не видели. А еще Илья сказал, что видел только то, как этот старый мудак клеился к Майе. И что Майе нравилось, что этот старый мудак клеился к ней. А Майя сказала, что Илья сам позвал к нам в машину этого старого мудака. Так что большой вопрос: кто тут мудак. И они, обидевшись друг на друга, почти всю оставшуюся часть дороги молчали. А в местечке Курси Илья остановил машину и пошел поссать. Ссал он примерно в том месте, где Иисус изгонял бесов. Там тогда какая-то запутанная история получилась: люди, бесы, свиньи.
Наша была попроще. Илья поссал и стоял, обуреваемый бесами. К нему сзади подошла Майя и обняла.
– Ты меня любишь? – спросила Майя.
– Да, – ответил Илья.
– А почему?
– Потому что ты самая лучшая женщина на свете. А ты меня любишь?
– Да.
– А почему?
– Потому что я – самая лучшая женщина на свете.
А потом они поцеловались. Вот такое изгнание бесов. И мы поехали дальше.
Конец пути
А минут через десять мы уже въезжали на пляж Дуга – место проведения фестиваля. Несколько часов назад – когда мы выезжали из Иерусалима – у меня в голове был коттедж. Тот, что по пять шекелей двадцать агорот за двести пятьдесят граммов и по шесть девяносто за триста семьдесят пять. Когда с нами случился светофор Иуды – у меня в голове был одуванчик. В конце пути голова была похожа на авоську с пустой тарой. Бутылки тревожно позвякивали друг о друга, предупреждая о чем-то.
Десять лет назад – когда все пошло наперекосяк – в голове было похмелье и Моцарт. Сейчас в ней позвякивают друг о друга люди и бутылки; мелодии и деньги; постели и письма. Письма к тебе, которого нет. Но ты тоже там – вместе со своим вторым. До конца пути – два часа сорок шесть минут.
Дослушайте до конца это сообщение. Это не спам. Это – исповедь. Я расскажу вам о Боге, которого не было.
Галилейское море
Ну а тогда – тогда на пляже «Хоф Дуга» на Кинерете бродили толпы непричесанных мальчиков и девочек с гештальтами нараспашку: знакомились, обнимались, пили, играли, пили, разговаривали, трахались, пили, трясли хайерами, инструментами и гениталиями, снова пили и снова разговаривали. Галилейское море было декорацией выступлений, и каждый, выходя на сцену, шел по воде. Некоторые пели настолько плохо, что это даже становилось искусством. Выпито было все, кроме Кинерета. Здесь рождались мелодии, семьи и новые группы; и здесь прямо на песке писалась история русского рока в Израиле.