Вера стояла рядом, наблюдая за действиями старшей медсестры и бригадира и время от времени бросая взгляд на Сашку. Тот тщательно заносил имена и фамилии в тонкую тетрадь, в аккуратно разлинеенную табличку. Даже в такой ситуации педантичный Поляков оставался верен себе, и Вере почему-то в первый раз в жизни не хотелось пристукнуть его за неторопливость и основательность. Раньше она бы уже взвилась, обвинив его в бюрократизме, канцелярщине и ещё бог знает в чём, но сейчас понимала: он делает всё, как надо, и именно его уверенные, неспешные действия успокаивают и остальных, снимают напряжение, гасят ненужные эмоции.

— Вера, — тихий Сашкин голос прервал её размышления. — Вера.

— Что? — она наклонилась к нему.

— Вот.

Он показал ей какой-то пропуск, кажется, это был последний, остальные Ирина Александровна уже успела раздать рабочим.

— Это старого образца пропуск, — пояснил Сашка, но Вера уже и сама это видела.

Десять лет назад в Башне прошла реформа — все получили новые пропуска, они отличались от старых и размерами, и шрифтом. Перепутать было невозможно. Выдать старый за новый — тем более. Там даже не было отметок о месте жительства, видимо, в ту пору люди в Башне перемещались гораздо свободнее. И теперь этот старый, недействительный пропуск был в руках Сашки, и Сашка явно не знал, что с ним делать. Вера медленно опустилась на пустой стул рядом с Поляковым.

Ирина Александровна уже отошла от стола, она раздавала указания двум появившимся медсестричкам. Рядом деятельно суетился маленький Петрович. Теперь эти двое действовали слаженно, будто никаких распрей меж ними не существовало, и это не они каких-то полчаса назад самозабвенно ругались у дверей кабинета главврача. Рядом стоял небритый Санёк, он бережно держал в руках пропуск (кажется, это был пропуск Виктории Львовны), разглядывая его так, словно это была самая большая драгоценность. Чуть поодаль нетерпеливо перетаптывался с ноги на ногу высокий, жилистый Панкратов, тот, который с большой жилплощадью…

— Это Иосифа Давыдовича пропуск. Помнишь такого? Он самый старый здесь. И… и его никуда не выпустят, Вера. Никуда.

Сашкино лицо было совсем близко. Тонкий, прямой нос, лёгкий румянец, чуть пухлые, девчоночьи губы, растерянный взгляд. И старый, потрепанный пропуск в нервно подрагивающих руках …

— Ты что, Поляков? С ума сошёл? Хочешь тут его бросить?

— Вера…

— Чего Вера? Я семнадцать лет уже как Вера! А ты как был трусом, так трусом и помрёшь!

— Да не проведём мы его никуда без пропуска. Нас на первом же КПП тормознут. А это не пропуск, сама знаешь. Это…

— И что ты предлагаешь? Пожелаем старику счастливой эвтаназии и пойдём по домам ужинать?

— А ты что предлагаешь? Спрячем его в пакет и попробуем протащить, как ручную кладь?

…Их разговор явно зашёл в тупик.

Вера и Сашка стояли у приоткрытой двери палаты, где, сгорбившись и безвольно уронив на колени морщинистые руки с узловатыми, скрюченными пальцами, сидел самый старый человек в Башне. Он наверняка слышал, о чём они говорили, а даже если и не слышал, то догадывался — старый учитель был умён и на редкость проницателен. К тому же, когда они с Верой вошли в палату к Иосифу Давыдовичу, Сашка первым делом поинтересовался, нет ли у старика другого пропуска, нового. Вопрос был, конечно, глупый — откуда у Иосифа Давыдовича, поселившегося в больнице четырнадцать лет назад, новый пропуск, — но Сашка всё равно его задал и, получив отрицательный ответ, растерянно замолчал.

Мимо них с Верой бегали медсёстры и рабочие. Петрович, жестикулируя руками, руководил эвакуацией, плакала какая-то старушка, сердито ругалась Софья Андреевна, у которой отобрали ходунки, маленький старичок с детским пухом на голове, похожий на обдутый ветром одуванчик, громко интересовался, куда их всех ведут. Пару раз мелькнула Ирина Александровна, на третий остановилась рядом с ним и Верой, спросила быстро, спрятав глаза:

— Ну, придумали что-нибудь?

Старшая медсестра не хуже самого Сашки понимала, что тут — дело гиблое, что вообще можно сделать без пропуска, не под кроватью же старика прятать, потому и отводила взгляд, пытаясь за сосредоточенным видом и деловой озабоченностью скрыть свою беспомощность.

— Да что тут… — начал Сашка, но Вера зло дёрнула его за рукав.

— Сейчас придумаем, Ирина Александровна, не волнуйтесь.

— Ну думайте-думайте, — и старшая медсестра оставила их, воспользовавшись тем, что её позвал один из рабочих.

— Давай, Поляков, соображай, — Вера опять повернула к Сашке сердитое лицо. — Ты же у нас самый умный, находчивый. А если не придумаешь, то я… я сама тут останусь, понятно тебе?

— Драться что ли с ними будешь? — устало поинтересовался Сашка. Само предположение о возможной драке со службой очистки было абсурдным, диким, но Сашка ничуть не сомневался — это не красивые слова, Вера никуда не уйдёт.

— Надо будет, буду драться, — прошипела Вера. — А ты… ты — трус и слизняк. Как был в школе стукачом, так им и остался! Можешь идти домой, к своей распрекрасной мамочке! Я сама что-нибудь придумаю!

— Да погоди ты, Вера.

Последние слова про «распрекрасную мамочку» ударили наотмашь, Вера, сама того не подозревая, прошлась по больному. Но вместе с тем в голове у Сашки родился план. Глупый, провальный, бестолковый, но всё же.

— Погоди! — Сашка мягко коснулся Вериной руки, почувствовал сквозь тонкую, чуть шероховатую ткань блузки тепло её тела. Кончики пальцев словно кольнуло, обожгло, и Сашка вдруг мучительно покраснел, одёрнул руку, потупил глаза и быстро пробормотал. — Я подумал, у меня ведь спецпропуск, я же могу… ну типа провести Иосифа Давыдовича с собой. Может, получится уболтать охрану. На надоблачный мы, конечно, вряд его проведём, а вот ниже… У меня тут, на шестьдесят пятом, родители… настоящие родители. Если попробовать к ним. А, Вер?