А уж если вспомнить о холере, которая косит войска Коалиции как бы не вернее русских ядер, пуль и штыков, и о том, что кому-то нужно ухаживать за холерными больными и убирать их трупы…

… в общем, только это и останавливало попаданца от предательства… или эмиграции, это уж как посмотреть! Точка зрения, она такая.

Ну и где-то совсем на горизонте маячила мысль, что рано или поздно, и скорее рано, войска Коалиции покинут Крым, и найдётся ли место на судне ему, Ваньке?

Не сразу и не вдруг, но попаданец, отринув к чёртовой матери все моральные принципы, стал подворовывать, не брезгуя ни недоеденным сухарём, ни початой бутылкой водки, ни старым, брошенным на спинку стула сюртуком, оставленным без присмотра. Главное было — не попадаться… и он справлялся, притом на удивление хорошо.

Сухари и тому подобное он ел, презирая и ненавидя себя за такое крысятничество, а водку, одежду и всё прочее менял на еду, и разумеется, задёшево. В осаждённом, воюющем городе, к происхождению вещей особо не придираются, но и цену дают соответствующую — военную, маркитантскую.

Поначалу…

… да что там врать?! Стыдно было и потом, но когда от голода начинаются голодные обмороки, то стыд там, или воспитание… а просто — или переступишь, через себя, или сдохнешь.

А Ванька и жрать хотел, и жить… и очень не хотел заработать дистрофию, или, скажем, какое-нибудь хроническое заболевание в виду недоедания. Государство, или вернее, государства, пока ещё далеко не социальные, и полагаться ему можно только на себя!

В Севастополе, после долгих месяцев осады, нехватка всего и вся — боеприпасов, еды, лекарств, людей и помещений. Канцелярия Владимирского пехотного полка ютится на отшибе небольшого, несуразного, полуразрушенного особнячка, в крохотном аппендиксе длинного коридора, заканчивающегося крохотной комнатушкой возле самой кухни.

Раньше там жила кухарка, а сейчас это кабинет, а заодно и спальня вечно отсутствующего полкового адъютанта.

Коридор — место довольно скученное, заполненное столами, бумагами, писарями в самых мелких чинах и посетителями, в большинстве своём из солдат и унтеров, посланных сюда непосредственным начальством по какой-то нужде, и крепко сжимающих бумажку с подписью взводного или ротного командира. Иногда, снисходя с Олимпа, в этом царстве Тартара оказывается прапорщик или мелкий чиновник военного ведомства, и тогда коридор будто расступается перед ним, как Мёртвое море перед Моисеем.

Здесь, в коридоре, душно, сыро, пахнет плесенью и табаком, залежалой бумагой, порохом, дымом и немытыми телами. Войной.

Привалившись к стене, ссутулившись, вжав голову в плечи и зябко засунув руки в карманы, Ванька наблюдает, как работает канцелярия части, к которой он, в силу бюрократических особенностей неродного Государства и начальственной придури, оказался притиснут Сапогом Судьбы.

Говорят все разом, и если прислушаться, любопытствуя, можно порой услышать что-то не то чтобы интересное, а скорее — из ряда вон. Разумеется, только на взгляд обывателя, не знакомого с армией, и не вполне понимающего, какой бардак и коррупция творится в армии вообще, и здесь, в Севастополе, в частности.

Коррупционные схемы, имена, подчас очень громкие, и какие-то мелкие аферы и…

… но Ваньке почти всё равно. За последние недели он изрядно очерствел, покрывшись бронёй равнодушия, а историй разного рода он наслушался и насмотрелся столько, что хватит на всю жизнь!

Ужасаться вещами такого рода можно и должно, но если ты сам часть одной из таких историй, то сосредоточиться лучше на собственном выживании. Вот сейчас….

… но нет, пока он выжидал, собираясь с решимостью, какой-то бойкий солдатик, не дожидаясь никого и ничего, втиснулся к столу.

— … здоровьичка, Емельян Сидорыч, — голос солдата то слышится хорошо, то пропадает.

Но видно, и видно хорошо, как табакерка, сунутая в руки писаря без особого стеснения, смазала бюрократический механизм.

Вот сейчас…

… и едва солдат отошёл, Ванька, улыбаясь отчаянно фальшиво, откачнулся от стены.

— Добрый день, Емельян Сидорович, — проскрипел он, ощущая всем телом взгляды и вообще внимание десятков людей, но буквально заставив себя…

— Вот, гостинец вам… — и на стол легли миниатюрные ножнички, принятые немолодым, но франтоватым писарем, лелеющим свои бакенбарды и усы, вполне благосклонно.

— Мне бы, Емельян Сидорыч, леготу какую… — наклонившись, интимно зашептал попаданец, — а то сами видите, пропадаю…

— Вот так вот, — констатировал он пару минут спустя неведомо для кого, выйдя во двор и сжимая в потной руке заветную бумажку, освобождающую от работ и дающую право на свободное перемещение по городу.

Спрятав её во внутренний карман, подрагивающей рукой достал трубку, табак, и закурил, борясь со стрессом. Взятка, первая в его жизни… а время, между прочим, военное, и то, что прокатит для своего брата-солдата, совсем не обязательно ляжет нужными гранями для него, человека напрочь случайного, чуждого.

Повиснуть… нет, это очень вряд ли. Но получить плетей, или, как минимум, отсидеть в холодной несколько дней, без еды, а может быть, и без воды, это запросто!

Докурив, Ванька ощутил яркий позыв посетить нужник, и, быстро выколотив трубку о поизносившийся каблук, заспешил туда, куда даже цари ходят пешком.

— Куды прёшь, деревенщина? — остановил его резкий возглас немолодого солдата, вскинувшегося навстречу пусть и без ружья с примкнутым штыком, но с видом таким решительным, что ясно без слов — этот в морду может дать, как здрасте, притом, судя по всему, полагая, что имеет на то полное право!