Шар повис, будто рассматривал его удивленно, потом упал к ногам и стал сигаретами. Фомин не успел испугаться, зато разозлился.

— Я не курю! — повторил он и пнул пачку изо всех сил.

Больше всего он желал попасть ею Юлию в глаз. Пачка взмыла вверх и вдруг вспыхнула таким же шаром рядом с головой Юлия.

— Ого! — сказал тот, ловя шар и кладя на стойку уже сигареты. — А говоришь все забыл!.. Тебя проводить?

— На себя посмотри! — посоветовал ему Фомин, не желая разбираться во всем этом, и вывалился из бара.

Вернее, он попытался это сделать, потому что впереди была еще лестница в четыре ступени наверх, про которые он думал, что они «вниз» и был удивлен. Лестница была непреодолима, как лестница Иакова для грешника, и со второго раза у него ничего не получилось. Застыв в метафизическом осмыслении этой вершины, Фомин все остальное уже воспринимал как сон, как побочные явления предстоящего восхождения.

Словно из ничего, появились перед ним несколько огромных волосатых мужчин, ухватками и габаритами напоминающие борцов: рукастые, коротконогие, набыченные, как на ковре. Казалось, они что-то говорили и даже пытались схватить его, но над их головами засвистели вдруг золотые шары и молнии, и они тоже выбросили в сторону Юлия спиральные светящиеся гирлянды. Так они забавлялись этим фейерверком над головой упавшего Фомина, словно его и не было, и в то же время свято его храня. Он это почему-то сразу понял и перестал бояться, делая свой упорный труд вверх по лестнице. Потом все разом прекратилось и в баре никого не стало, только сильно пахло озоном.

«Вот такие освежители надо себе достать!» — подумал Фомин. Мимо него гурьбой пронеслись молодые риэлторы, забыв оставить кий и прихватив Борькину девчонку. Бармен за стойкой с удовольствием бы присоединился к ним, так как по углам помещения продолжало что-то подозрительно шипеть и потрескивать, но закон о материальной ответственности еще никто не отменял и ужас на его лице соседствовал с досадой долга.

— Что это было? — наконец спросил он у Фомина, преодолев озоновую тишину. — Чего им от тебя надо было?

Было видно, что спрашивать об этом именно у Фомина ему не хотелось, но больше никого в баре не оставалось и он уже мстительно выставил табличку «Бар закрыт. Closed» тоже именно для него, для Фомина.

— Налей рюмашку, скажу! — пообещал тот.

Мог и не налить бармен, мог, потому что Фомин и так стоял сильно накренившись, но сверхъестественное прежде всего, устоять перед этим невозможно. Опрокинув в себя еще одного «николашку», Фомин уже не помнил ничего, себя в первую очередь. Кажется он нес что-то про русскую революцию и злых демонов династии Романовых, трехсотвосьмидесятипятилетие которой и возвестили эти петарды и молнии, а также что идет страшная война за него, Фому, как нового человека, имеющего ключи к любому прошлому и будущему. Возможно, бармен его ударил, потому что губа саднила, но это могли сделать и борцы, когда пытались его увести. Он вышел в ночь, но не знал об этом…

После звонка Юлия, он встал и принял душ в надежде перехитрить появившуюся в голове боль. Не помогло, змея раскручивалась и боль пульсировала по нарастающей, отзываясь уже в основании черепа. Неужели придется тащиться к Льву Андреевичу? Фомин попытался расслабиться, расползтись на простыне безвольной, безмускульной массой. Боль отступила. Ему удалось даже забыться на какое-то время. Но вскоре она снова вернулась с первым неловким движением забытья.

О Господи, выдохнул он осторожно, боясь малейшего движения, хотя прекрасно знал, что помочь ему сейчас может только Лев Андреевич и еще Ирина, ненадолго. Ещё он может выпить, но для питья надо было выходить. Он мысленно позвал Ирину…

Первый приступ случился еще в реанимации и улыбчивый анестезиолог Лев Андреевич, расставаясь с ним, вручил ему визитную карточку «Мединкора».

— Это частный медицинский центр, я там работаю по совместительству. При болях звоните, вряд ли вам помогут где-либо еще, ведь никто не знает вашу травму как я…

Действительно, где только Фомин не пытался избавиться от боли, в каких только медицинских и не медицинских учреждениях не побывал, нигде не могли ему помочь. Самое большое, что удавалось сделать, это купировать боль сильнодействующими средствами на час, два, три, но зато потом она возвращалась с удвоенной силой, словно мстя за химическое вмешательство.

Лев же Андреевич чудесным образом избавлял от мучений за четверть часа. Фомин засыпал и через пятнадцать минут просыпался уже без всякой боли. Причем боль исчезала надолго, дней на пять, а то и семь. Но Фомин, пока не нашел радикальное средство — алкоголь, продолжал искать выход сам. Его не устраивала такая зависимость от анестезиолога, каким бы хорошим специалистом тот не был. Нельзя жить, каждую неделю обращаясь к врачу, почему-то твердо знал он и обращался к бутылке… каждый день.

Ирина с самого начала их знакомства советовала Фомину своего знакомого целителя.

— Он очень сильный колдун и экстрасенс, — говорила она. — Только немного странный. Его зовут Николай Беркут. Ты, наверное, видел в газетах его рекламу.

— Они все странные! — заметил он, вспомнив всех целителей и экстрасенсов, у которых он побывал.

Самый первый из них, божий человек Феофан, как он сам себя называл, был христианским целителем-ортодоксом — экзерсистом. Он посмотрел на Фомина, поводил руками, размашисто перекрестился и посоветовал не пить, не курить, забыть про женщин и ходить ежедневно в церковь.