— Я был занят, Даша, так обстоятельства сложились, — он возвращается ко мне. — Мы поругались, но не расстались, повторяю в сотый раз. Нужно было подождать!

— У меня не было времени на ожидание возможного божественного пришествия. Твое великолепное семя гордых предков, ведущих свой род, вероятно, от самого Чингисхана, прорастало и физически уродовало меня. Я поправлялась и меня тошнило. Я есть не могла, но телом вширь, как это ни странно, раздавалась, — надменно и с неприкрытым вызовом выплевываю свои грубые слова. — На мне костюмы не сходились, а в дружном коллективе поползли определенные слухи. Я…

— Твои танцульки, Даша?

— Чемпионат, Карим! — с жалкой гордостью сквозь слезы отвечаю. — Чемпионат! От него все зависело. Ты даже не понимаешь, как это…

— А-а-а-а! Ну да, ну да, куда уж мне! Ты, видимо, затаила на меня какую-то только одну известную тебе обиду и решила нанести свой блядский коварный удар, да? И так удачно все совпало. Твое соло в полуголом виде, набриолиненный партнер-задрот с грудью — почти смолою выдранным лобком девчонки, неожиданный сюрприз от изменяющего тебе парня и запланированный аборт! Сука ты, Смирнова! Откровенная дрянь! Решила выставить крайним меня? Надо было рассказать, а не мечтать о чемпионатах. Где ты сейчас, Даша? В какой луже? Оглянись вокруг, рыбка. Что видишь? Любимый город, в котором выросла, школа танцев для откровенных даунов, да парень, который с ума сходит от того, что не может контролировать этот разговор в моей машине.

— Так выпусти меня, Карим! — визжу и дергаю ногами.

— За что, Даша? Ответь только на один вопрос и, — делает глубокий вдох, на несколько секунд задерживает дыхание, а затем шумно выдыхает, — вали на хрен отсюда! Блядь!

— Ты спал с другой! — выплевываю ему в лицо.

Он присматривается ко мне? Забыл, как выгляжу? Назин щурит взгляд, странно улыбается, что-то шепчет — четко вижу, как двигаются его губы, странно искривляя мужской рот; шумно дышит, раздувая ноздри, а затем спокойно произносит, не сводя с меня глаз:

— Нет! Нет! Нет! И если тебе угодно, то еще раз нет. Не спал, Даша, не изменял. В семье были проблемы, а я не облегчал родителям жизнь, но тебя не предавал. Измена — то же предательство, правильно трактую определение? Не отрицаю, что в моих компаниях были девочки, были и охочие залезть ко мне на член, но с тобой я был честен и открыт. Ты придумала достойную отмазку, Смирнова. Как спится нынче по ночам? По-моему, я тебе ответил? Если вкратце, Даша, но сейчас не собираюсь какие-либо подробности излагать. Ты этого, как оказалось, абсолютно не достойна, жестокая мелкая дрянь. Господи! Как страшно ты надругалась над маленьким ребенком…

Он причитает сейчас? То есть, я еще и дрянь? Ад, видимо, меня заждался. Ненавижу всех вас! Чертовы поборники морали и люди в чистых одеяниях, но с испачканным в коричневую жижу нижним бельем. Чтоб вас всех разорвало!

— Каким еще ребенком, Назин? Он не успел там сформироваться. Мелкий эмбрион! Медицинский отход, последыш! Господи! — воздухом взбиваю выбившиеся волосы из высокой прически. — Тебя на сентиментальность пробило?

— Даша, Даша, Даша, ты очень глупая. Малышка, малышка, малышка… Ты… — похоже, Карим подыскивает для меня обидные слова. — Недоразвитая, Даша. Вернее, ты так и не повзрослела, рыбка! В свои тридцать по уму ты остановилась на отметочке в пятнадцать, и даже не восемнадцать, лет. Ты сама маленький ребенок! Избалованный, неперебесившийся, злобный тролль на каблуках и с сиськами, но без мозгов. Увы! Бог тебя от разума уберег…

— Вот и выпусти меня. Вдруг эта недоразвитость, дурость и избалованность заразны, а мы с тобой в одном салоне. Я надышу, а твоя Дина, забеременев, вырвет с мясом тебя из себя…

— Закрой рот, идиотка, — бьет кулаком по рулю, заставляя вздрогнуть свой автомобиль и выдать задушенный звуковой сигнал, и тут же снимает автоблокировку с дверей машины. — Плыви отсюда, рыбка. Бог тебе счастья подаст, если посчитает нужным!

Гад! Гад! Гад! Сволочь… Как же я была тогда права! Я не ошиблась двенадцать лет назад. Уверена! Абсолютно! Таким, как Назин, не нужны дети от «недоразвитой Смирновой Даши».

Выскакиваю из машины Карима, резко поворачиваюсь и быстрым шагом, почти вприпрыжку, спотыкаясь, направляюсь к Ярославу, стоящему теперь с опущенной головой возле входных дверей в наш центр.

— Ярослав, — резко замедляюсь, не дойдя до мужчины всего каких-то пару шагов, еще раз повторяю, — Ярослав?

Он глубоко вздыхает, поднимает голову и устремляет на меня свой грустный, как будто бы сочувствующий, взгляд.

— Прости, пожалуйста, — шепчу, протягивая к нему руки. — Слышишь?

Каменное лицо, безумный общий вид и непрерывно двигающиеся, словно в лошадиных трензелях, мужские скулы. Он бесится, лютует, но все же контролирует себя. Вплотную подхожу к нему, укладываю свои руки ему на плечи, встаю на цыпочки и прикладываюсь пылающей от стыда щекой к его груди:

«Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук!» — сердце в мое ухо произносит.

Он жив и ровно дышит, похоже, моим «недоразвитым» поведением не слегка контужен.

— Поехали к тебе, — ерзаю щекой по его рубашке. — Хочу к тебе домой, Ярослав. Пожалуйста…